Детские дома в России перестали быть детскими домами. С недавнего времени их стали переименовывать в центры содействия семейному воспитанию. Их главная функция теперь — найти семью для ребенка и выстроить систему ее сопровождения после усыновления. Но у сотрудников вчерашних детдомов нередко нет такой квалификации — нужны специалисты, профессионально работающие с семьей. Корреспонденты «РР» побывали в Приморье и узнали, кто и как помогает приемным родителям выстроить отношения с детьми, школами и органами опеки.
Машина останавливается на заправке. Сидящие в ней мужчина и подросток почти одновременно открывают двери, каждый со своей стороны. Мужчина, увидев, что далековато встал от колонки, решает чуть-чуть проехать вперед.
— Подожди! Надо еще подъехать, — сердится он.
— Так ты вместе со мной открыл дверь! — обижается парень.
— Я поторопился, да, — подумав, соглашается отец.
— Виноват, — примирительным тоном говорит сын.
Семену 14. Его усыновили восемь лет назад. Для описания своей жизни в детском доме он использует одно только слово: «ад».
— Сейчас я на детдомовцев смотрю: живут нормально, спокойно. Наверное, по-другому у них, — рассуждает он.
К шести годам Семен попал в детский дом уже в третий раз: родная мать дважды забирала его к себе, и трижды опека отбирала у нее мальчика.
Елена и Владимир не искали себе нового сына — они ездили в реабилитационный центр для несовершеннолетних как православные волонтеры: проводили праздники, забирали детей домой на Новый год, возили их на экскурсии, находили им крестных. Крестные потом поддерживали ребят в жизни, а некоторые становились приемными родителями.
— Однажды мы готовили к крещению группу детей — многие из них еще плохо говорили, так что мы привезли специалиста, которая умеет работать с малышами, — рассказывает Елена. — Но с нашим мальчиком она работать не смогла. Она сказала: «Елена Григорьевна, заберите этого ребенка, он всех отвлекает». Я беру его и увожу, а у самой аж сердце заболело: как же так, ребенок хотел покреститься!..
Елена и Владимир забрали Семена к себе. Через год он пошел в школу, и оказалось, что у него не хватает терпения высидеть урок: прежняя жизнь накладывала отпечаток на его поведение, а учителя и слышать не хотели об индивидуальном подходе.
— Он плохо переносил шум, большие компании, — вспоминает Елена. — Ему хотелось домой. На уроках сидеть ему было трудно. На переменах он даже не бегал, а носился. В школе просто умоляли его куда-нибудь перевести. У него были друзья, он с ними играл. Но дети очень быстро почувствовали отношение учителей и переняли его.
— Да дело не в учителях! — вступается Семен. — Обидно было, как меня воспринимали одноклассники. И больше всего я рассчитывал на свои кулаки. Посмотрел бы я, как они бы в детском доме жили!
— Наша дочь Кристя была маленькая, — продолжает мама, — и она говорила: «Я не понимаю, почему они не хотят в нем видеть ничего хорошего». Они в одной школе тогда учились. Она их прямо спрашивала: «Почему вы не замечаете в человеке ничего хорошего?»
— Потому что я необщительный и злопамятный, — с гордостью заявляет Семен.
— Это он в образе сейчас, он у нас натура творческая, — улыбается мама.
Семье пришлось сменить две школы и прибегнуть к помощи специалистов владивостокской общественной организации «Восток», чтобы удержаться в третьей. Психологи работали и с родителями, и с учителями. Объясняли простые вещи: школа государственная — и ребенок государственный. Получилось.
В отличие от учителей у Елены и Владимира уже был опыт работы с подростками из детских домов.
— Я понял, как из детей в школе делают преступников, — говорит Владимир. — Какого-нибудь ребенка сразу назначают плохим, и он всегда будет плохим, везде. Он сам себя начинает вести так, будто он плохой.
Мне психолог это объяснила. Да я и сам это наблюдал в реабилитационном центре: эти пацаны сразу колючки выпускают, и много кто себя чувствует пропащим. Но мне удавалось такие струнки пробудить, когда он перестает быть «ежиком» и становится нормальным ребенком.
Машина подъезжает к деревенскому дому. Навстречу выбегает свора собак.
— Это все наши, — радуется Семен. И тут же поправляется: — Ой, не наши, а соседские.
Входя во двор, он хочет обязательно перезнакомить гостей со всеми обитателями:
— Там Рудик, — представляет он собаку. — Это Снежинка.
В доме встречает бабушка Антонина Васильевна, которая в свое время научила Семена выговаривать «р», после чего он заговорил, начал читать стихи и цитировать Библию. Оказывается, он выучил все это на слух, пока молчал.
— Кем вы его видите в будущем?
— Я не знаю, — говорит папа. — Он хочет быть военным… Это его желание, настаивает на этом — хочет родину защищать. Он не боится, он воин.
«Я сама к ней цеплялась»
На тренинг «Клуба приемных семей» во Владивостоке приглашены родители, усыновившие подростков. С родителями работают психолог общественной организации «Восток» Лариса Дробот и ее руководитель Наталья Носырева. «Восток» старается уменьшить количество отказов от приемных детей в Приморье. Негативные переживания родителей здесь не игнорируют, а помогают осознать и подсказывают, как лучше поступить.
— Мне раньше дети из детдома представлялись этакими волчатами, — признается приемная мать Ирина. — Мы в первый раз в жизни поехали в детский дом. И увидели девочку. Ей было 12 лет, выглядела она лет на девять. Сейчас ей 14. Ну, взяли девочку — и все хорошо…
Ирина замолкает, будто дальше не о чем рассказывать. И правда, что тут необычного: старший сын вырос и ушел в армию. Родители остались с младшим, и им показалось, что как-то не хватает в доме шума и беспокойства. Поехали в детский дом, не имея ни малейшего представления о системе, и взяли там ребенка.
— От сына мы никогда не слышали слов: «Зачем вы ее взяли», — говорит Ирина. — Она хорошая девочка, чистюля, умница. Первый месяц был «синдром кукушонка», ябедничала на брата… Но поскольку не нашла во мне поддержки, то все понемногу сгладилось.
Ничего необычного приемная мать не рассказывает, но очевидно, что психологические термины, которые вплетаются в разговорную речь, пришли от специалистов.
— Единственное, что мне иногда казалось, — что она какая-то неискренняя. Или использует нас? Ну не может быть человек таким идеальным! — вырывается вдруг у Ирины. — Полгода она меня раздражала, хотя ничего такого не делала. Я к ней сама цеплялась: «вилку не так держишь», «тряпку не так полощешь». Сейчас прошел год и десять месяцев, и этого раздражения у меня уже нет. Считаю, что я прошла адаптацию.
После этих слов работа психолога становится очевидной. Как и самостоятельная работа приемной матери над собой. Обычно люди не делятся некрасивыми подробностями из жизни семьи, полагая, что не нужно выносить сор из избы. Но в этом случае получается наоборот: нужно.
«Вы тоже меня бросите?»
— Даже опытные родители, испытывающие огромное желание помочь ребенку, а тем более те, у кого не было детей, и близко представить не могут, с чем придется столкнуться! — говорит член правления фонда «В ответе за будущее» Анна Сошинская. — И некоторых детей потом возвращают обратно. Причем возврат идет не в первый год, а позже, в подростковом возрасте.
Фонд «В ответе за будущее» финансирует программу владивостокского «Клуба приемных семей» и еще 26 общественных организаций по всей стране, выделяя гранты на профилактику вторичного сиротства.
— Четыре года назад, когда мы начали этим заниматься, возвратов было около 10%, — рассказывает Анна. — Мы поняли, что это очень большая проблема. Если уж ребенок пришел в семью, то надо, чтобы семья сформировалась. Надо помочь родителям преодолеть идеалистические взгляды на ребенка — представление о том, что они возьмут домой чудо, а не ощетинившегося ежика, с которым нужно работать и с которым иногда совершенно не знаешь что делать, кроме как отказаться.
У многих из этих детей тяжелые истории в прошлом. Их бросали, с ними были жестоки. Они не представляют себе жизни в семье вообще и в нормальной семье в частности. Они проверяют новых родителей на прочность, будто спрашивая: «Вы тоже меня бросите?» И ждут разоблачения: «Да, вы тоже!» Но на самом деле хотят, чтобы их приняли. На языке психологов этот период в жизни семьи называется адаптацией: ребенок адаптируется к новой семье, семья — к нему.
— Я ничего не знаю о его родителях… Он очень хотел уехать из детского дома, — говорит женщина, в семье которой приемный сын появился полгода назад. — Сейчас его поведение, конечно, отличается от поведения других моих детей. В определенный момент он, как паровоз, на рельсы встает и потом с них сойти уже не может. Такое впечатление, что сознание откидывает его куда-то в прошлое. И он уже не на нас орет, не нас осыпает бранью — он вообще не видит ничего вокруг. Потом посидит — отходит. Мы со временем научились понимать, когда его переклинивает и он уже говорит куда-то в пустоту. Он не грубый, он просто очень сильно травмирован. Ну, адаптация идет, чего вы хотите?
На занятиях «Клуба приемных семей» родители учатся не скрывать своих проблем, обсуждать их с другими родителями. Психологи знают, что у всех приемных семей проблемы схожие, и сообщество, которое формируется на тренингах, очень важно для каждого участника.
— Он пошел в новую школу, никого там не знал, говорил: «Больше сюда не пойду!» — продолжает мама. — Ну, мы говорили: «Не ходи». Он говорил: «Пойду к бомжам!»
Пытались ему возразить — он не слышал. Убежит, походит где-то — потом придет. У него просто был нервный срыв: страх и усталость спровоцировали. Он помнил, как плохо учился в интернате, и было очевидно, что с него тут будут требовать. Для него это было гигантское нервное напряжение. Но посбегал — и перестал! Начал ходить в школу, успокоился. Пока еще программу не догнал, но уже есть большой прогресс. Если раньше говорил: «Как бы девятый класс закончить», то сейчас уже: «Наверное, надо в десятый идти».
— Проблемы в подростковом возрасте общие, — объясняет руководитель общественной организации «Восток» Наталья Носырева. — Но у приемных детей они более острые, сказывается багаж прошлой жизни. Даже если ребенка берут в семью в 10 лет, его негативные воспоминания все равно выходят на поверхность в подростковом возрасте и проявляются в поведении. И нужно научить приемных родителей правильно реагировать. Очень часто родитель видит только себя и считает себя правым.
А ребенок протестует всеми известными ему способами — от конфликтов до суицида. Вот почему важна работа с психологом. Но кроме этого необходимо общение с такими же родителями: у кого-то одно получается, у кого-то другое — люди делятся опытом, создаются новые установки.
«Ребенок чувствует, что принят»
У Михаила и Светланы большой двухэтажный дом и десять детей. Хотя всего несколько лет назад у них был двухэтажный дом и только один ребенок, дочь Светланы от первого брака.
— Что нас побудило? — переспрашивает отец. — Вот смотрите, сегодня он ходит без палочки! Вы не поверите.
Два года назад Тимоша не ходил, у него ДЦП. А теперь он плохо, неуверенно, но ходит без палочки. Почему? Не знаю. Никаких врачей, ничего. Ребенок просто чувствует, что он принят! Нужен кому-то! Понимаете, это для него самое большое лекарство.
Соседи судачат и никак не могут понять: что подтолкнуло Михаила и Светлану к такому шагу, в чем тут выгода? Почти у всех приемных детей серьезные диагнозы. Никто не верит, что мотивы лежат на поверхности.
— Видишь, как они восстанавливаются, видишь, как приходят в себя! — Михаил шел чинить котел отопления, но, кажется, напрочь забыл об этом. — Женьке вон операцию сделали! Вот Тору взяли, полтора года было ей — она не ходила, не жевала, у нее было четыре зубика, банан не могла пережевать!
— Она бананы глотала, — дополняет Светлана.
— И привыкла, что люди проходят мимо нее, она никому не нужна. Ребенок еще не может этого выразить сло-вами, но душа — это то, что есть в каждом из нас.
Прошло полгода — девочка начала ходить, разговаривать. И сейчас уже болтает, не остановишь… Так, — внезапно вспоминает Михаил, — я пошел, мне там надо подкрутить!
— И что, у вас все дети больные?
— У нас только два здоровых ребенка. Ну и то повезло: с них диагнозы сняли, — отвечает Светлана. — Саша, допустим. У него туберкулез был, мы его фактически с того света вытаскивали три года. Только забрали его, месяц дома побыл — и на девять месяцев в диспансер! Он на меня так обижался: думал, что мы его бросили опять.
— Вы заранее решили не брать здоровых детей?
— Мы люди верующие. Здоровых и так все берут, а таких вот — никто. Обычно общество боится сложных диагнозов. В июне 2012 года взяли первых троих: Игоря, Пашу и Тору.
— И почему не остановились?
— Сначала нам из детского фонда позвонили, спросили, нет ли у нас кого знакомых, кто бы тоже хотел мальчика взять. Мы говорим: зачем знакомые, когда мы и сами можем? Так забрали Аркашу. Потом с мужем посидели, подумали: как мы ни соберемся взять здорового ребенка, обязательно что-то не сложится — то уже забрал кто-то, то оформляют… И мы решили: наверное, Бог хочет нам что-то этим сказать. Наверное, надо брать тех, которых никто не берет. Пошли и еще двоих взяли — Андрея и Женю. Пока Женю забирали, с Тимошей познакомились.
К Светлане подходит самый младший, Леша, ему два года и шесть месяцев.
— А этот зайка — братик нашего Игорешки! Приезжаем в больницу, нам говорят: «У вашего Игоря братик родился!» Мама опять отказалась от ребенка. Ну, мы быстренько давай искать, нашли его. Кое-как отобрали у государства, с боем.
— Почему с боем?
— Нам ведь вообще не хотели давать детей. Сначала опека написала мне в заключении, что места здесь детям нет. Хотя у нас площадь 200 квадратных метров. Мы обратились в Детский фонд, в департамент образования, там разобрались, повлияли, разрешение дали. И вот так каждый раз, когда мы брали ребенка, что-нибудь да происходило.
С тех пор семейная жизнь пошла своим чередом: лечение, усиленное питание — всех надо ставить на ноги, всем пора догонять сверстников в росте и физическом развитии. Четверо старших пошли в школу, а на самбо ходит и младший.
Прежняя жизнь не дает забыть о себе насовсем. Леша до сих пор боится врачей: до семи месяцев он жил в больнице. Пашу едва удается уговорить выйти из дома: если нужно ехать куда-то, он хватает мать за руку, тянет ее к машине и, только захлопнув за собой дверь, переводит дыхание. Аркаша до восьми лет считал, что ему четыре года. В четыре года органы опеки отобрали мальчика у бабушки, которая его воспитывала. Посчитали, что бабушка старая. Та судилась за Аркашу девять месяцев и умерла от сердечного приступа, не дожив двух недель до решения суда в ее пользу. Внук остался в детском доме.
— Мы его забрали в шесть лет, и он все время говорил, что ему четыре. Семь лет исполнилось — твердил, что ему четыре, потом восемь лет. Мы долго-долго всем домом его учили: «Аркаша, сколько тебе лет?» — «Восемь!»
И наконец он пришел к врачу и сказал, что ему восемь.
«Мы не герои»
Семья усыновила четверых детей, на пятерых оформила опеку. На всех получают от государства 30 тысяч рублей. На вопрос, какие у них есть трудности, Светлана отвечает, что только бюрократические. А с детьми, говорит, проблем нет.
В проеме двери появляется девочка.
— Это моя старшая дочка, — знакомит Светлана. — Тоже ребенок-инвалид, 17 лет ей. Для мужа она тоже приемная получается. Я волонтером в церкви была всю жизнь. Я протестантка в пятом поколении, у меня прадеды были священники протестантские. Меня бы ни на одной работе не стали держать: я постоянно по больницам, у дочери долго не могли выявить эпилепсию, потому что приступов не было. Но я всегда хотела еще детей.
— Авария случилась! Система протекла! Сейчас будем котел снимать, — жизнерадостный папа уже поставил диагноз системе отопления.
Теперь он заглянул в дом и прислушался. Дом живет звуками. Кто-то упрямо мучает фортепиано. Кто-то заводит летающую фею, и она жужжит, как пила.
— Сколько Бог даст детей, столько и возьму. Мы руководствуемся принципами, которые непоколебимы.
Библия для всех одна. Есть вещи простые, естественные, как хлеб.
— А что для вас значит «Бог даст»?
— Вы сами узнаете, когда начнете руководствоваться этими принципами, — говорит Михаил.
Без остановки звучит оркестр детских голосов, в нем есть своя гармония.
— Когда мы взяли четверых детей, все вокруг уже удивлялись: «Да как вы можете? У меня трое, я и то не успеваю!» Скажу правду: я даже не почувствовал никакой нагрузки. Раньше какой-то депресняк был: сидел, думал, гадал, читал… А сейчас ничего подобного! Я живу своей естественной жизнью, дети растут. Мы их приняли, нам неважно было, свои — не свои. И теперь нам говорят:
«Вы герои!» Но скажу честно — не вижу за что.
0
63.00
