ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Dec. 18, 2020

КРАСАВЧИК

Джордж Вильерс был обаятелен, хорошо разбирался в придворном этикете (матушка сознательно готовила его к подобной карьере), прекрасно танцевал и был чудо как хорош собой. «Самый красивый мужчина Англии, обладающий прекрасным телосложением, обходительной речью и милым (sweet) нравом», — замечает его современник, епископ Глостерский, которому по его положению, казалось бы, полагалось обращать внимание на иные стороны человеческой натуры. Умение очаровывать не только дам, но и королей (и, похоже, англиканских епископов) составляло главный капитал начинающего придворного. Конечно, не обошлось без политики. При дворе имелась партия, интриговавшая против Роберта Карра, графа Сомерсета, вот уже семь лет занимавшего бол́ьшую часть мыслей 48-летнего Якова I. В результате тонко проведённой «операции внедрения» король не смог устоять перед чарами прекрасного юноши и не стал возражать против предания суду своего бывшего фаворита по обвинению в соучастии в убийстве. Правда, смертный приговор он не утвердил, и Карр довольно быстро вышел из тюрьмы, но дело было сделано: дамы, валеты и шестёрки вокруг короля разложились уже совершенно иначе. Сам же венценосец задаривал своего нового друга деньгами, подарками, должностями и титулами: в 1616м — королевский конюший, барон и виконт, на следующий год — граф, год спустя — маркиз, годом позже — первый лорд Адмиралтейства; в 1623-м специально для него восстановили ровно сто лет уже не существовавший титул герцога Бэкингема.

ВЕЗУНЧИК

Казалось бы, в этой ситуации отношения между фаворитом короля и наследником престола должны были быть неприязненными, но нет — Джордж Вильерс стал другом будущего Карла I, близким и доверенным. В 1623 году они вместе предприняли авантюру с поездкой инкогнито в Испанию для ускорения брака Карла и испанской инфанты Марии Анны. Результатом предприятия был окончательный разрыв, как говорили, в том числе по причине откровенно хамского поведения сопровождающего принца лица. Испанский посол в Лондоне даже потребовал в парламенте казни дерзеца, но антииспанские настроения были сильны, и инцидент лишь прибавил последнему «аппаратного веса». Вообще, практически всё, за что брался Бэкингем (кроме амурных похождений), проваливалось с треском, бол́ьшим или меньшим. В 1625-м он затеял «наш ответ Непобедимой Армаде»: огромный флот из более чем ста кораблей отправился уничтожить главный военный порт Испании Кадис; экспедиция закончилось тяжёлым провалом и большими потерями. Двумя годами спустя неуспех ждал ещё одну морскую операцию — попытку установить контроль над французским островом Ре, прикрывавшим с моря подход к мятежной Ла-Рошели. Другого ждала бы как минимум опала, но, в отличие от своих кораблей, первый лорд Адмиралтейства оставался непотопляемым. Что же касается его романа с Анной Австрийской, то, судя по всему, он приложил некоторые усилия, а вот увенчались ли они успехом — неизвестно. Дюма «позаимствовал» сюжет у Ларошфуко, тому рассказала герцогиня де Шеврез, а она репутацией правдивой, объективной рассказчицы не пользовалась, скорее, наоборот... А вот с миледи — простите, на самом деле Люси Хей, графиней Карлайл, — роман был, и бурный; как бурным был и разрыв, после которого обиженная графиня стала агентом Ришельё не за страх, а за совесть и даже вроде бы срезала подвески... Впрочем, эта история тоже на совести герцогини де Шеврез, чур нас, чур... А вот что доподлинно известно, так это то, что графиня Карлайл никогда не встречала лейтенанта Джона Фельтона.

НЕУДАЧНИК

У Дюма он представляется миледи: «Я офицер английского флота». На самом деле Джон Фельтон был пехотным офицером — жалкий удел тех, кто не пробился в кавалерию или на флот. В 1625-м он был в составе войска, отправленного Бэкингемом в Кадис; то ли там, то ли ранее был ранен в руку, она плохо действовала. Год спустя в Ирландии ему вроде бы начало везти — умер командир его роты, открылась капитанская вакансия, но заслуженного боевого офицера обошли. На следующий год он просится опять же на капитанскую должность в экспедицию на остров Ре; его берут, нехотя, во вторую очередь, и — лейтенантом... Мы не знаем, когда именно Фельтон сделался меланхоликом и мизантропом, но к 1628 году он им, несомненно, был. Нелюдимый, не уважаемый солдатами и отвергаемый офицерами, он превращается в завзятого жалобщика и даже нанимает специального переписчика, чтобы его многочисленные жалобы в Адмиралтейство, парламент и королю не отвергли из-за скверного почерка. Он просит выплатить ему задолженность по жалованию в 80 фунтов (большая сумма: его матушка получала вдовью пенсию 100 фунтов в год и слыла благодаря этому женщиной обеспеченной) и настаивал на том, что давно заслужил капитанство. В голове его сложилась нехитрая конструкция: в его несчастьях виноват Бэкингем. «Спусковым крючком», судя по всему, послужило то, что однажды он застал своего писца копирующим антибэкингемовскую листовку, где со ссылкой на авторитетное мнение парламентариев герцога называли предателем. Круг замкнулся: конечно! кто, как не предатель, может так унижать ветерана...

УБИЙЦА

Он одолжил у матери денег, купил надёжный кинжал и отправился в Портсмут, где готовилась к отплытию очередная экспедиция с целью деблокирования Ла-Рошели.
Прикрепив к внутренней стороне шляпы записку с изложением своего credo («Не имеет права называться дворянином и офицером тот, кто убоится пожертвовать жизнью во имя Господа, короля и страны»), он отправился в гостиницу, где остановился герцог. Кстати, о Господе: Фельтона нередко называют фанатичным протестантом, но особых оснований для этого не просматривается, за исключением того, что в свободное время он часто читал Библию. Трудно сказать, что он в ней искал, быть может, его привлекали сцены возмездия из Ветхого Завета... 23 августа 1628 года в утренней толчее в вестибюле, воспользовавшись тем, что стоявший перед ним человек поклонился герцогу, Фельтон из-за его спины нанёс точный удар в сердце; Бэкингем успел только выдохнуть: «Злодей убил меня», — и упал замертво. Толпа бросилась ловить гипотетического французского диверсанта, но убийца сам обратился к ней со словами: «Я тот, кто вам нужен». Его чуть не линчевали, но затем решили дать делу законный ход, Англия всё-таки. Местный судья выдал ордер на арест, и Фельтона увезли в Тауэр. Разумеется, следствие искало след (французский? испанский? папский?), но Фельтон с самого начала не думал запираться и чётко объяснил свои мотивы. Советники короля и сам безутешный Карл I требовали применить пытку, но судьи один за другим твёрдо ответили, что для этого нет юридических оснований. Препирательства по этому вопросу заняли несколько недель. В свою очередь подследственный для испытания его искренности просил отрубить ему руку — судьи ответили, что отсутствует прецедент: один раз при Елизавете обвиняемому в убийстве отрубили руку, но исключительно за то, что он бросил камень в судью, а это — совсем другое дело...
Промозглым ноябрьским днём Суд королевской скамьи — один из трёх высших судов Англии — рассматривал дело «Король против Джона Фельтона». Обвиняемый добровольно и без нажима признал свою вину, поэтому в присяжных и адвокате необходимости не было — сегодня мы назвали бы это «упрощённым порядком». Судейским колебаниям места также не было: предумышленное убийство хоть герцога (но не королевской крови, это другой закон!), хоть крестьянина-подёнщика предполагало смертную казнь; к ней лейтенанта, так и не ставшего капитаном, и приговорили. Он был повешен в Тайберне 29 ноября 1628 года. Бурная радость, охватившая разные слои английского общества, была столь велика, что суды разного уровня оказались завалены делами о различного рода возмутительных случаях, — по рукам ходили десятки стихотворных од, прославляющих «английского Брута» (в XIX веке их соберут под одной обложкой, и получится увесистый том), в тавернах пили «за скорую встречу Бэкингема с Яковом в аду», офицеры писали королю просьбы милосердно отнестись «к памяти того, кто некогда был нашим боевым товарищем». Если говорить о посмертной славе, то даже непонятно, кто тут везунчик...

Пожалуй, что Фельтон.