В ДНР вынесли смертный приговор двоим британцам и марокканцу, воевавшим на стороне Украины. Бывший начальник СИЗО №1 в Минске Олег Алкаев в 1996–2001 годах руководил командой, которая исполняла смертные приговоры в Белоруссии. Алкаев рассказал, что чувствуют приговоренные к расстрелу и почему осужденным не называют точную дату казни.
Олег Алкаев больше 20 лет живет в Германии. Но о своей прошлой деятельности помнит так, будто дело было вчера.
– Я внимательно слежу за историей иностранцев, которых в ДНР приговорили к смертной казни, – говорит Алкаев. – Министр иностранных дел Великобритании ведет переговоры по этому делу с Украиной. Он не понимает, что Украина не решит проблему. Но к России обращаться не хочет. С ДНР тоже не желает вести переговоры, иначе придется признавать статус республики. Выходит – тупик.
– Ждать последствий на политическом уровне не приходится. Законных международных рычагов воздействия на принятие тем или иным государством решений об отмене приговора не существует. В ООН обращаться бесполезно, они еще ни одной казни не запретили. Никакая международная амнистия не отменила приговор, потому что такие действия считаются вмешательством во внутренние дела другого государства.
Расскажу один случай про Беларусь. Однажды ко мне обратилась мать, сына которой приговорили к расстрелу. Я знал дату исполнения приговора, сам ее назначал. Посоветовал женщине отправить президенту прошение о помиловании. Она ответила, что ей это не нужно, так как она встретилась с Жириновским, и тот пообещал решить вопрос.
Дело было в 90-е годы. Как я понял, та женщина приехала в Москву, посредник похлопал ее по плечу, убедил, что наберет Лукашенко и разберется с проблемой. Тем более тогда собирались подписывать Союзный договор между РФ и Беларусью.
Даму убедили, что в России расстрела нет – и в Беларуси не будет. Она спокойно отправилась на курорт. Вернулась – а сына нет. Стоит передо мной, глаза сумасшедшие. Ведь адвокаты с нее тоже взяли деньги, написали в ООН, те решили приостановить расстрел. Как они решили, не понимаю. Они могут лишь попросить, рекомендовать. Но для меня их рекомендации ничего не значили. Да и никакого документа у нас на руках не было.
– Вы верите, что приговор, вынесенный в ДНР, приведут в исполнение?
– Сейчас приговор стал предметом торга, который вырос до неимоверных размеров. Думаю, обменивать осужденных не станут. Или это будет очень дорогой обмен. А вот предмет торга имеет место быть. Возможно, их освобождение будет связано с отменой каких-то санкций.
– Осужденный марокканец улыбался после приговора. Вас удивила такая реакция?
– Реакция понятна. Человек не верит, что его расстреляют. Уверен, что их освободят или обменяют. Но я бы посоветовал не мечтать, а писать прошение о помиловании туда, где они находятся.
– Когда в стране существует смертная казнь, это пугает людей?
– В данной ситуации смертная казнь может испугать белорусов, которые воюют на стороне Украины. Наверняка сейчас парни задумались, что с будет с ними, если попадут в плен. Скорее всего, их отдадут в Беларусь, где пройдет суд. Не помню точно, вроде за наемничество дают 5–7 лет. А вот за участие в боевых действиях против дружественной страны можно легко получить расстрел.
Поэтому они сейчас просят гражданство Украины, чтобы их могли обменять. Но, чтобы получить украинское гражданство, придется для начала отказаться от белорусского. Для этого нужно пойти в посольство, заплатить пошлину, предоставить справки, что на тебе не висят алименты, счета ЖКХ уплачены... И только после этого запускается процедура отказа от гражданства.
«Самое страшное – не приговор, а ожидание»
– На вашем счету более 130 приговоренных к смертной казни. Как вели себя люди, когда суд зачитывал приговор?
– В Беларуси точно никто не смеялся. Это были обреченные люди, выглядели подавленными. Дальше, в процессе ожидания исполнения приговора, их психика постепенно разрушалась. Для осужденных самое страшное – это ожидание смерти. Даже онкологический больной, который знает, что умрет, но не знает когда, пребывает в лучшем моральном состоянии. Потому что он надеется: вдруг завтра изобретут лекарство от рака...
– Что происходило с людьми, пока они ждали смерти?
– Головой об стенку никто не бился. Внешне выглядели нормально. Но какие-то вещи я замечал. Например, приговоренного к смертной казни спрашивали: «У вас есть претензии к содержанию?» Человек отвечал: «Всё хорошо, гражданин прокурор. Всё нормально. Спасибо, гражданин начальник». За что спасибо? Такой ответ свидетельствует о неадекватности. И я видел их безумные глаза в этот момент. Человек не оправдывался: мол, я не виновен, разберитесь, – а рапортовал, что всё прекрасно. Тем самым надеялся вызвать сочувствие, показать, что готов всю жизнь находиться в таких условиях, только не умирать. А условия там, поверьте, далеко не самые лучшие.
– Сколько времени проходило от оглашения приговора до его исполнения?
– Случалось, осужденные по году ждали. Обжаловали приговор в Верховном суде. Потом человек просил помилования у главы государства. На рассмотрение помилования уходило много времени. Нет такого, что сегодня написал, а к обеду тебе отказали. Это бюрократическая процедура, нужно пройти все инстанции. Сначала помилование поступает какому-то чиновнику, он изучает дело, составляет проект указа для президента. Глава государства не каждый день рассматривает прошения. Условно, последнюю пятницу каждого месяца.
Я считаю, что приговоренного к смертной казни не надо так мучить. Не стоит ему даже объявлять о приговоре. Решил суд, потом потихоньку осужденному ввели медицинский препарат, пусть засыпает. И не знает об этом.
Но кто меня будет слушать? Решение по смертной казни принимал Верховный совет или законодательный орган. То есть люди, которые далеки от этого кошмара. Они не видели осужденных, не смотрели им в глаза, не допрашивали. Как в парламенте сидят артисты, боксеры, которые принимают законы, но не разбираются в политике. Их наводнение в Колумбии больше волнует, чем дела в стране.
Сейчас идут дебаты по поводу отмены смертной казни. И снова мнения людей разделились. Даже у тех, кто потерял своих родных, разные взгляды. Одни прощают, другие готовы на куски разорвать убийцу. Но последние в меньшинстве. Да и не так-то просто порвать на куски. В одной из стран Ближнего Востока, если суд приговаривает человека к смертной казни, то родственники убитого им имеют право сами отрубить ему голову. Никто не соглашается, не хотят мараться. Обычно нанимают палача, который за деньги делает свою работу.
– Чем занимались люди, пока ждали расстрела?
– Телевизора в камере не было. Все читали Библию, до этого некогда было. И каждый до последнего верил в чудо, что его помилуют.
– Они сидели в одиночной камере?
– В то время сидели по двое, а то и по трое. При мне было много народу, кому выносили смертный приговор. В 1996 году до пятидесяти расстрелов провели. Потом пошло на убыль.
– Между собой осужденные затрагивали тему приговора?
– Этой темы они избегали. Все равно что в доме повешенного говорить о веревке. Даже слово «расстрел» не произносили. Однажды я заметил, как один из осужденных в приговоре зачеркнул карандашом слово «расстрел». Потом увидел, что так делают все. Они даже это слово читать не могут. Никогда не произносят его, потому что оно бьет по психике.
Еще они пользовались правом на исповедь. Но священнику никто из них не исповедовался, не раскаивался. Они его убеждали в своей невиновности и просили – просили его через патриарха обратиться к президенту о помиловании.
«Последняя просьба есть только в кино»
– У приговоренного к смертной казни есть последняя просьба?
– Это только в кино показывают истории про последнее желание. С осужденными мы практически не разговаривали. За мою практику лишь одному человеку не отказали в сигарете. Но это скорее исключение из правил.
– Как чувствует себя человек в день казни?
– Осужденным не говорили день казни. Дату расстрела я сам назначал. По закону мне давался месяц, в течение которого я должен был привести приговор в исполнение. Можно было расстрелять в первый день, можно на тридцатый.
– Вы ждали до последнего?
– Я не назначал дату приговора, пока человек не съест все продукты, которые ему передали близкие. Ведь это я добился, чтобы в Беларуси таким осужденным разрешили приносить хоть какие-то передачки. Правда, они получали 8 кг, остальные заключенные – 30 кг.
– После того как человек доел, вы подходили и говорили ему: ну всё, идем на расстрел?
– С ними никто не говорил, это запрещено. В назначенный день его молча выводили из камеры. На его вопросы не отвечали. У осужденного в голове крутились два варианта развития событий. Один из них – ему могли сообщить о помиловании...
Затем его приводили в помещение, где прокурор должен был объяснить, что его ждет. Но наш прокурор отказывался это делать, он просто присутствовал. Неприятную функцию выполнял я, произносил: «В помиловании вам отказано».
Потом осужденному завязывали глаза и говорили: «Вас сейчас увезут». Куда, не уточняли. В это время человек думал, что поедет в другое место.
Затем его ставили на колени и стреляли в голову. Осужденный не успевал ничего понять. От слов «отказано в помиловании» до выстрела проходило не более минуты.
– Вы сообщали родственникам казненных, что приговор приведен в исполнение?
– Родственникам мы не звонили, о приговоре не сообщали. Обычно они приходили в тюрьму, чтобы отдать передачку, обращались к девушке из справочного бюро насчет своего близкого. Если человека уже расстреляли, сотрудница молча выдавала им справку, где было написано три слова: «Убыл по приговору». Работница не имела права сказать им больше. И я тоже не мог. Хотя родственники мне все равно звонили, не понимали, куда убыл человек. Я отвечал: «Убыл по приговору, куда – не знаю». Уточнял, что остальные вопросы – к конвою, но они мне не подчиняются. В то время именно так положено было отвечать.
– Люди понимали, что их родственника больше нет?
– Догадывались. У некоторых в МВД работали знакомые, до которых доходили обрывочные сведения. Вот они могли пояснить, что те, кто «убыл по приговору» больше не возвращались.
«Судьи не могут спать спокойно»
Психотерапевт Виктор Гурский много лет занимался психологией людей, приговоренных к смертной казни. Своими исследованиями он поделился с «МК».
– Как думаете, что чувствуют сейчас люди, которых в ДНР приговорили к смертной казни?
– Для осужденных в ДНР это скорее экстремальные переживания. Не думаю, что им тяжело, и они сойдут с ума в ожидании казни. Как правило, такие люди склонны к психопатии, они легко адаптируются к экстремальным условиям, могут чувствовать себя сейчас даже комфортнее, чем в обычном мире.
Некоторые стремятся к такому исходу событий, чтобы прославиться. Довольно распространенное явление, когда людям меняли смертную казнь на пожизненное заключение – и они просили оставить казнь.
Известно, чем дольше человек ждет приговора, тем сильнее ломается его психика. У нас в Нижнем Новгороде я наблюдал одного политика, который впал в жуткую депрессию, пока ждал приговор. Меня пытались сделать помощником депутата, чтобы я попал к нему в камеру и провел сеанс психотерапии. И только когда судья вынесла тому депутату суровый приговор – 10 лет, у человека просветлилось лицо, потому что появилась определенность.
– В каком состоянии могут находиться родственники приговоренных к казни в ДНР?
– Если родственники знали, что их близкие отправились в горячую точку, то они готовы к любому исходу событий. Сейчас на их родине начнется героизация такого человека, его близкие заработают бонусы.
– Меня всегда интересовали судьи, которые выносят смертный приговор. Этих людей потом не мучают угрызения совести?
– Проведены исследования на предмет, какие профессии самые психопатические. Судьи туда входят. Для судьи, как и для страны, где выносятся смертные приговоры, человеческая жизнь не является ценностью. Судьи берут на себя роль Господа Бога. Это никогда даром не проходит. Как правило, им тяжело. Я знаком со многими судьями. Эти суеверные люди, они окружают себе оберегами, иконами. Понимают, что после вынесения несправедливого или сомнительного приговора их будут проклинать. Спать спокойно точно не смогут. Только крайние психопаты реагируют спокойно на такие вещи.
– Смертная казнь может посеять страх в обществе?
– Исследования показали, что таким образом страх посеять нельзя. Смертные казни не уменьшают количество преступлений. Ни с нравственной, ни с прагматической точки зрения это не работает. У людей включается протестное мышление: если государству можно убивать, то и мне иногда можно. Нам с детства внушают, что убивать нельзя, человеческая жизнь является абсолютной ценностью, такие вещи делают нас цивилизованными.
0
31.56
