«Шаг вперед и два назад» — эти слова из сомнительной песенки про «школу бальных танцев» (можно было, конечно, вспомнить и созвучный заголовок одной из статей былого классика, но оставим его труды на книжных полках) характеризуют социально-экономическую и политическую постсоветскую динамику в России. Именно поэтому так часто слышится, в особенности в какую-нибудь предвыборную пору, вопрос: так какое же общество мы все-таки строим?
Россия — точно страна с непредсказуемым прошлым, так что же тогда говорить о будущем! Но пробовать надо. Не буду ни уходить в далекое прошлое, ни пытаться заглянуть за горизонт. Что мы строили в 90-х? А что построили? Что мы строим сегодня? А что построим?
1990-е красят одним цветом: мрачно-кладбищенским. То, что так удобнее с позиций сегодняшнего дня, понятно. Но первой, незабываемой и тогда очень яркой краской самого начала 1990-х была надежда. Надежда на то, что небывалый в истории советский эксперимент — без сомнения амбициозный, на первых порах увлекший лозунгами социальной справедливости, но быстро обернувшийся несвободой, натужными достижениями и реками крови, а потом все больше и больше превращавшийся в фанерный фасад, за которым вера маленькая, а вранье большое, — закончен. Впереди нормальная жизнь в нормальной стране.
Нормальную жизнь новая власть взялась строить с рыночной экономики. Не буду вдаваться в споры о том, как проводили и как следовало строить реформы. Подчеркну другое: строили «по-марксистски». Считали: раз рынок — базис, то надстройка — демократия — на нем чуть ли не сама вырастет. А надо было с самого начала всеми силами браться за конкурентную политическую среду с необходимыми демократическими институтами, за новый суд, который должен был стать самостоятельной, независимой властью. Всего этого нам критически не хватает и сегодня.
Надежда не сбылась. Даже нормальный рынок построить не удалось. Он, как выяснилось, нуждается в тех самых институтах. Получилась некая олигархически-монополистическая конструкция.
Привела к ее появлению опять же политика. Власть боялась «коммунистического реванша». Она видела, что непопулярна, так же, как и ее вынужденные реформы. Былая массовая поддержка быстро улетучилась. Выход был найден в создании узкой группы крупных частных собственников, кровно заинтересованных в сохранении и приумножении своего богатства, а значит, готовых всеми силами поддержать власть.
Главным инструментом формирования этой группы поддержки власти стали залоговые аукционы. Государство щедро заплатило за поддержку, отдавая за стартовую аукционную (как правило, заметно уступающую рыночной) цену в частные руки свои самые ценные предприятия. И в 1996 году Борис Ельцин был переизбран.
Но, во-первых, это была не столько победа демократических принципов, сколько торжество лозунга «бабло побеждает зло». Именно с тех выборов началось падение доверия граждан России к этому важнейшему для демократии инструменту контроля общества за властью. Во-вторых, группа поддержки стала претендовать на постоянно расширяющееся место во власти. Олигархи — это не только об экономике, но и о политике.
Когда Бориса Ельцина через институт преемничества сменил Владимир Путин, лозунгом стало «равноудаление олигархов» и укрепление государства.
В принципе это было бы шагом к демократии, если бы укреплялись независимость суда и конкуренция в политике. Но ставка была сделана на укрепление силовых структур, спецслужб и чиновничества в целом. Их властные полномочия и доходы, в том числе коррупционные, резко выросли. Шаг получился совсем в другую сторону.
А что же олигархи? В ельцинском смысле «семибанкирщины» их уже нет. Хотя и говорить о том, что политика обходится полностью без них, не приходится. Новость в том, что в политике они действуют по гласной, а чаще негласной наводке властей. В списке Forbes произошли изменения. Там до апрельских американских санкций неплохо себя чувствовали и старожилы из ельцинских времен, и миллиардеры путинского призыва. Отличительный признак последних — они чемпионы госзаказа. Другими словами, крупнейшие российские предприниматели стали на шаг дальше от политики, но постоянство в том, что если многие миллиардеры-старожилы так или иначе купили свои предприятия у государства, то условные новички не сделали ни шагу в сторону от кормильца-государства.
Вывод: Россия в 2000-е не стала более демократической, чем была в 1990-е. Крупнейшие СМИ — а это прежде всего федеральные телеканалы — вместо того чтобы быть четвертой властью, то есть служить общественным контролером действий госвластей, чем дальше, тем больше превращаются в «коллективных пропагандистов и агитаторов» по образцу советских времен. В экономике плодятся монополии. Которые, в свою очередь, выстраивают не только крупные компании, но и чиновники федерального и регионального размера, опирающиеся на свой постоянно растущий административный ресурс.
Мы не приблизились к надежде из начала 90-х. Вместо нормального демократического общества с нормальной рыночной экономикой мы получили даже не госкапитализм, а некий чиновничий -изм. Потому что слишком многое определяется интересами конкретных чиновников, а их интерес — вовсе не интерес государства.
В самое последнее время, однако, намечаются перемены. Направление задают майский указ Путина и, как ни парадоксально, антироссийские санкции Трампа. Что может быть общего в решениях геополитических соперников?
Майский указ невыполним без активной, в том числе и финансовой роли государства. Американские санкции, взявшие в прицел, в частности, близких к власти российских предпринимателей и их компании, вынуждает пострадавших искать защиты у государства. Последнее может эту поддержку оказать, только расширяя свое участие в экономике. Общий вектор — больше государства в экономике.
Но куда уж больше?! Оказывается, есть куда. Это только на словах Россия намерена отвечать на внешние ограничения большими внутренними свободами для предпринимательства. На самом деле маршрут большего участия государства в экономике проложил (правда, не с первого раза) помощник президента Андрей Белоусов.
Заинтересованные министерства совместно с предпринимателями и РСПП уже создают механизм мобилизации ресурсов частных компаний для финансирования инвестиционных проектов, в выборе которых приоритет принадлежит государству. Пока речь идет о трех направлениях: инфраструктура, цифровизация и экология. Но механизм многообещающ. Если его удастся запустить и он покажет неплохие результаты, то, по сути, вот он, центр государственно-частного стратегического управления экономикой.
Главное в этой модели — она представляет собой недостающую сегодня голову, превращающую российский чиновничий -изм действительно в госкапитализм. Голова может поворачиваться в любую сторону — хоть к цифровизации, хоть к антисанкционной поддержке. Это шаг вперед по сравнению с тем, что мы имеем сегодня.
Но риски госкапитализма хорошо известны. И это не только коррупция и лоббизм. Чиновникам может не хватить компетенций для того, чтобы при ограниченности ресурсов в рамках той же цифровизации выбрать действительно самые прорывные проекты или чтобы прислушаться к рекомендациям участвующих в выборе предпринимателей. Есть и более широкий вопрос: сумеет ли государство, создав механизм мобилизации инвестиционных ресурсов, сохранить достаточно широким поле для предпринимательской инициативы, без которой государственно-частное партнерство теряет смысл. Ведь возникает искушение сделать шаг к реинкарнации Госплана.
Так или иначе, надежда из начала 90-х теряет краски. Хотя… Если снова заглянуть в историю, то советские лозунги 1985 года созвучны сегодняшним: ускорение научно-технического прогресса, усиление позиций в «соревновании двух систем». Так что, может быть, надежда только откладывается.
0
31.56
