ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Янв. 31, 2025

Кровавый

— Из Минска на машине приехали?

— Да. Для меня это уже привычный маршрут. За два года больше ста тысяч накатал. Без водителя, сам. Мне желательно не летать. Мог бы вам ногу показать, но не буду.

— Что с ногой?

— Постоянно кровит. Еще аритмия замучила.

Мы поглядываем с некоторым недоверием. Знаем же, что при всех хворях Александр Иванович гоняет по стране, как юниор. Может, болезни воображаемые?

Уловив оттенок недоверия в голосах, Тихонов указывает на коробочку:

— Вот смотрите, у меня всегда мумие с собой. Я приверженец этого дела. Единственное лекарство, созданное природой, положительно воздействует на работу сердечной мышцы, поджелудочной железы. На всё! Помогает при язвах, растяжениях, переломах. Им пользовался Авиценна, отец медицины Гиппократ, который назвал мумие кровью земли. Имейте в виду.

— А это что? — указываем на баночку рядом.

— Мед!

— Тоже как лекарство?

— У меня диабет. Сахар падает так, что если не будет под рукой меда...

— Нам спортивные врачи говорили — вы были человеком железного здоровья. Откуда столько страданий к 78 годам?

— Вы же знаете мою историю. Кого-то награждают орденами, а меня — тюрьмой.

— Так давайте о тюрьме и поговорим.

— Давайте! Вот представьте: 87 дней за решеткой! Перевозили по ночам из тюрьмы в тюрьму, из лагеря в лагерь. «Подпиши чистый лист!»

— Что нужно-то было?

— Делили кемеровский бизнес. При участии известного олигарха. У которого в студенческие годы было прозвище Кидала, а теперь — Кровавый. Причем называют так на самом высоком уровне. Был я на одном приеме. Мне сказали: «Чему вы удивляетесь, Александр Иванович? У него кликуха — Кровавый...»

— На кону стояли огромные деньги?

— По слухам — 4 миллиарда 700 миллионов долларов. Людям надо было выкинуть из бизнеса Михаила Живило и его команду. Это потом выяснилось. С Мишей-то я знаком — но даже друзьями не считались.

— Компаньоны?

— И компаньонами не были! О чем вы говорите?! Он в Новокузнецке восстановил предприятие, получил от американцев кредит на 160 миллионов. Из них 60 ушло на запуск домны. Построил детские сады. Вкладывался в хоккей, местный «Металлург» сделал отличной командой. Город зажил нормальной жизнью — а прежде шахтеры касками стучали!

Компания называлась «Миком». Тут же нашлись желающие урвать этот кусок. Счастье Миши — успел во Францию перебраться. До сих пор там живет. Чтобы организовать его экстрадицию, придумали липовое покушение на губернатора Тулеева.

— Вы-то при чем?

— Если какой-то шнурок подпишется — «да, хотел убить Тулеева по просьбе Живило», — никто не поверит! А тут пожалуйста, Тихонов. С Живило хорошо знаком. Давайте его!

Баланда

— Где вас арестовали?

— В Олимпийском комитете, в офисе СБР. До этого несколько раз от товарищей слышал: «Уезжай из страны!» Последним предостерег старый друг, генерал МВД. Секретарша говорит: «Вас на третьем этаже в туалете какой-то мужчина ждет». Захожу — он!

— Что сказал?

— «Саша, за тобой везде хвост. Арестуют, будут издеваться. Уезжай!» — «Я президент СБР, у меня Игры на носу. Куда поеду?» На следующий день залетают человек пятнадцать: «Руки за голову!» Вычищают в офисе все, включая Олимпийский орден, которым Самаранч наградил. В наручниках привозят на квартиру, там тоже обыск.

Дальше двое суток в Лефортове, суд, где сидит молодой человек — ну просто пьянющий! Говорит про меру пресечения — и меня обратно в камеру. А утром в «стакан», как его называют. Лето, жара, кругом железо. Я задыхаюсь! Спасибо конвоиру — приоткрыл щелочку и меня к ней подтащил. А то бы прямо там умер.

Наконец подвозят к самолету. Наручники не снимают. Сажают специально в хвосте, у туалета — чтобы все, кто туда идут, на меня смотрели. Уже начали психологически давить.

— Хоть покормили?

— Приносят еду. Говорю майору, которого рядом со мной посадили: «Наручники сними». — «Не положено!» Ну, хорошо. Я ему чай на колени опрокинул. Будто бы случайно.

— Вы парень не промах, Александр Иванович.

— Привозят в Новосибирск, изолятор временного содержания. Раньше меня, динамовца, туда приглашали как дорогого гостя. Особенно после того, как с Володей Мельниковым задержали бандита в поезде.

— Об этой истории еще поговорим. Расскажите, как встретил вас изолятор на сей раз?

— Сидит милицейский генерал-лейтенант. Рядом чай, кофе. Предлагает мне. Отвечаю: «Чай для богатых, бедным по рюмочке». Я никогда духом не падаю. Протягивает чистый лист: «Подпиши. И мы сразу тебе покупаем билет, лети куда хочешь».

— А вы?

— «Как-то это не по правилам, — говорю. — Ничего подписывать не буду». «А если мы подготовим текст — подпишешь?» — «Нет. Свою фамилию никогда не испоганю». — «Пожалеешь».

— Позже с этим генералом встречались?

— Я к нему после всех мучений зашел. С пистолетом Макарова.

— Наградным? За поимку бандита?

— Да. Генерал чуть не умер от страха... Ну а тогда начали надо мной издеваться. Ни передач, ни воды. Матрасы драные, обоссанные. Кошмар! А таких тараканов я больше нигде не видел.

— По камере бегали?

— Открывают кормушку — и бросают их сверху в баланду. В щелку приказано наблюдать, как Тихонов себя ведет. Я аккуратненько тараканов выкидывал. Не глядя на дверь, говорил: «Ребята! Это лучше, чем ресторан «Пекин». Сами надзиратели шептали: «Иваныч, держись». Все мне сочувствовали.

В один из дней говорят: «Хотите побриться?» — «Конечно». Проводят на кухню, там на плите котел с баландой — а перемешивает грязной поварешкой женщина из лепрозория. Вся в экземах! Руки, ноги, лицо...

— Бр-р-р. Неужели вы потом эту баланду ели?!

— А куда деваться? Передачи запрещены. Не умирать же от голода.

— Нормальной пищи вообще не видели?

— О чем вы говорите?! Помните цирковую шляпу Никулина? Такая же алюминиевая тарелка. Вся исчерканная, изрезанная, грязная. В ней баланда. Ребята, которые представляли, что я там перенес, поражались: «Как ты выжил?!» Это пересказать невозможно! Вот деталь — воду мне дали в конце шестого дня.

— Шесть дней не пили?

— Да.

— Это реально выдержать?

— Я же перед вами. Да и не такое выдерживал. Бывало потяжелее. Видите руки?

— Великие победы выкованы этими руками.

— Их едва не ампутировали! Я в тайге горел. Был там с Ваней Ярыгиным в одной компании. Он на рыбалку отправился, я остался с его зятем Геной. Решил баню затопить, попросил солярки. А Гена в темноте перепутал, принес две литровые банки авиационного топлива. Я плеснул в печь — и полыхнуло.

У меня ожоги третьей степени, каждая фаланга вздулась, жидкость накапливалась. Если ее не удалить — гангрена через несколько часов. Дал мужикам охотничий нож: «Прокалывайте». Жилы на лбу вздулись, боль дикая... Что там жажда в тюрьме?

Карелин

— Сколько продержали в изоляторе?

— Дней десять. «Да подписывай, не таких кололи!» Потом в тюрьму перевели. Она в черте города, раньше каждое утро мимо нее на тренировки ходил. А дальше ночью повезли в Искитим, где цемент производят. Конвойные орут: «По коридору бегом!» Вдоль коридора клетки. Заключенные как сельди в бочке, кричат: «Иваныч!» Мусоров последними словами кроют.

— За вас?

— Они на себя проецируют — если с Тихоновым так, то что же с ними? У меня тромбофлебит, ноги в специальных гольфиках — а гнали по лестнице с третьего этажа: «Бегом!» На выходе, возле клетки, охранники с собаками. Слева доберман, справа ротвейлер. Между ними от силы метр.

— Могли цапнуть?

— Запросто. Чудом проскочил. Начали по лагерям и тюрьмам возить. Где-то психи сидят, где-то — заключенные с открытой формой туберкулеза. Караул!

— Окошко хоть в камере было?

— Выходило на ворота, из которых вывозили трупы. Две площадочки, машина заезжает, открываются борта. Мы считали — ежедневно от пяти до десяти тел. Палками по каждому стучат. Вдруг кто-то живой — захотел сбежать?

— Гулять позволялось?

— Начальник дал мне сопровождающего, разрешил по лагерю пройтись. Идем мимо барака «отказников».

— Кто работать отказывается?

— Да. Авторитеты. Я хорошо знаю улицу. Эти люди если дали слово — будьте уверены, сдержат. Потом начальнику говорю: «Ну какие они воры в законе? Страну-то разграбили вы и вам подобные, триллионы прикарманили, распиливая бюджеты...» Кому такое понравится?

— Да никому.

— В том же Искитиме был интересный момент. Там начальник лагеря — КМС по греко-римской борьбе. Как раз Карелин улетал в Сидней на четвертую свою Олимпиаду. Я-то с Сашей давно знаком. Когда карьеру заканчивал, его призвали в конвойные войска — в мою роту и на мою кровать!

— Как он уместился-то?

— В 18 Сашка был еще худой. Вот годы спустя иду по тюремному коридору, руки назад. Как положено. Захожу к начальнику. А мужик большой молодец. Стоит пакет с пирожками, жена напекла — с капустой, печенью, картошкой. Чай в термосе. Мне с порога: «Карелин проиграл!» — «Для меня это не новость». Клянусь, я со многими до Олимпиады поспорил. Потом говорили — ясновидящий!

— Поразительно.

— Я же понимал — Сашу отвлекали от подготовки все, кто мог. Этот начальник тюрьмы ставит кассету с финальной схваткой Карелина — а мне-то нужно успеть пирожки доесть! Время тяну! Говорю: «Не разглядел. Можно еще раз включить?» — «Конечно». Наконец спрашивает: «Что скажете, Александр Иванович?» — «Я знаю, почему Карелин проиграл. У нас четырехкратных в тюрьму сажают. На хрен ему это надо?»

— Говорите, ночами перевозили из тюрьмы в тюрьму?

— Да. Один из тех, кто все это организовывал, со временем стал большим милицейским руководителем Ивановской области. Проворовался. Сняли погоны, посадили на четыре года. Вот такая публика. Помню, везет он меня в Искитим. Говорю: «Воды дайте».

— Неужели дал?

— Останавливается. Ночь. Покупает минералку, садится в машину. Смеется: «Мне, подполковнику, сейчас предложили шприц, заряженный наркотой». Спрашиваю: «Что ж не арестовали?» — «А откуда мы бабки брать будем?»

Пиджак

— Вы и в одиночке сидели?

— Было. Окно закрашено, оставлена небольшая дырочка. Две шконки. Крошечный проходик между ними. Ни туда ни сюда.

— В дырку что-то видно?

— Можно заглянуть только со второй шконки. Опять началось: «Подпиши чистый лист...» Отвечаю: «Не мучайтесь, ребята, помру, но не подпишу». Мне дорога фамилия. Главное, знаю, что ничего на меня нет. А закончилось неожиданно.

— Как?

— Вообще-то по воскресеньям никогда никого не освобождают. Вдруг залетает майор: «С вещами на выход!» А у меня вещей-то — спортивный костюм, который стирал в раковине холодной водой. Подсохнет — его надеваю, уже плавки замачиваю.

Выхожу, ворота открываются. Стоит черная «Волга». Ясно — за мной! Рядом с водителем гражданин в потертом кожаном пальто. Одного взгляда хватило, чтобы понять — ага, наш, «динамовец».

— В смысле — чекист?

— Ну да. Так любезен: «Александр Иванович, вот ваш телефон. Заряженный, включенный». Беру в руки — тут же звонок. Брат Сергей из Новосибирска: «Саша, отец очень плохой». Передает ему трубку. Слышу: «Сынок, ты у меня самый лучший, самый крепкий. Держись!» — и умирает. Это его последние слова.

— Сколько лет ему было?

— 82. Никогда этим сукам не прощу, что отца перед смертью не увидел!

— Что же дальше?

— Сажусь в «Волгу». Трогаемся, «динамовец» с переднего сиденья: «Я ваш большой поклонник, можно автограф?» Протягивает папку и авторучку. Я пишу ему через весь лист, наискосок, огромными буквами. От угла до угла.

— Чтобы не мог приписать ничего на том же листе?

— Ну конечно. Потом хватаю за шкварни — и выкидываю из машины.

— Поразился народ, увидев вас в городе?

— Запомнился мне один момент — правда, уже годы спустя, когда из Австрии вернулся инкогнито. Позвонил друзьям, попросил привезти пиджак со всеми наградами.

— Тот самый, легендарный? С которого медали осыпаются?

— Да. К сожалению, иногда не возвращают то, что с пиджака упало. Так золотая медаль с моего первого чемпионата Союза и ушла. На спортивном параде кто-то сзади подобрал и не вернул.

А в Новосибирске на стадионе «Спартак» торжества по случаю Дня города. Надеваю под плащ пиджак с медалями, иду туда. На лестнице плащ скидываю — и становлюсь рядом с мэром. Народ в шоке!

— Еще бы.

— У губернатора Толоконского каша во рту застыла. Представляете? Все газеты, телевидение прежде трубили: «Покушение на губернатора Тулеева, всероссийский розыск...»

Звонок генпрокурору

— Как вас не доконали?

— Сам удивляюсь. Состояние здоровья было практически конченое. В Новосибирске лечиться не давали — но спасибо тому же Толоконскому, организовал спецбольницу. Посадили двух ребят. Те со стула валятся, спать хотят...

Потом новость — если придет приглашение из московской больницы, могут отпустить. Но доктор должен взять на себя ответственность, чтобы прислать на меня вызов.

— Кто-то решился?

— Александр Бронштейн. Я ему в свое время помог. У него собственная клиника. Так начали давить и на Бронштейна. Сразу нагрянули к нему. Он выкрутился: «Моя задача — вылечить. А дальше что хотите с ним делайте...»

— Ловко. Отпустили вас в Москву?

— Да, вытянул меня на несколько дней. Хоть отъелся чуток. Еще посетил чемпионат России по вольной борьбе. Захожу в зал ЦСКА. На трибуне человек двести чеченцев, в том числе Салман Хасимиков, пятикратный чемпион мира. Неподалеку Миша Мамиашвили, президент федерации. Салман меня видит, как заорет: «Тихонов!» И по головам — ко мне. Хватает в охапку, тащит к своим. Затем Мамиашвили усаживает в президиум.

— Вот это встреча.

— Из-за меня устроили 20-минутный перерыв, весь зал аплодировал... Я очень люблю борьбу!

— Да и борьба вас любит, как понимаем.

— Я был крепкий, не по габаритам. Со мной никто не связывался в драке. Как-то в родной деревне навстречу поддатый сосед. Довольно солидного роста. Мне вдруг сапогом под зад!

— Не стерпели?

— Развернулся — и оплеуху ему. А мне лет 13, не больше. Сосед упал плашмя. У окошка бабушка Устинья сидела, все видела. Выскочила на улицу. Тот встряхнулся: «Это Сашка мне влепил?!» — Да». Он кое-как поднимается, стоит на четвереньках: «Санька, прости. Наука!»

— Бабушка что?

— Говорит: «Александр, ты уж не бей никого. У тебя рука тяжелая, можешь убить». А с борцами еще один эпизод связан. Когда из Австрии вернулся, на меня снова пошел накат. Я в Махачкале, в гостях у старого товарища Загалава Абдулбекова, первого олимпийского чемпиона из Дагестана. В 1972-м в Мюнхене он положил в финале турка на туше и там же, на ковре, лезгинку сплясал.

Мне пора улетать. Абдулбеков говорит: «Я провожу». По дороге звонок — узнает, что прямо в аэропорту меня собираются арестовать. Подъезжаем — все оцеплено, автоматчики в камуфляже. Подходят с наручниками. Вдруг голос Загалава: «Если вы Тихонова сажаете, то и меня забирайте». Но кто посмеет? Он в Дагестане национальный герой! Кончилось тем, что начальник местного ФСБ махнул рукой: «Ладно, лети, пусть в Москве с тобой разбираются».

— Главный вопрос — почему же вас из тюрьмы выпустили?

— Насколько мне известно, в какой-то момент Владимир Путин позвонил Устинову, генпрокурору, и дал команду: «Немедленно выпустить Тихонова». Спасибо президенту, что остался жив.

— Если бы не президент — что с вами было бы?

— Думаю, умер бы. Например, предложили прооперировать в туберкулезном госпитале. Главврач всех из камеры попросила — и мне швырнула бумажку: «На операцию не соглашайтесь, вас зарежут». Я сразу отказался. Это Всевышний! Он же одарил меня уникальным качеством.

— Каким?

— В тюрьме всех зеков тестируют. Муж и жена, оба психологи, задают десять вопросов. Например, слово «дождь» — но рисовать ты его не имеешь права. Должен поставить какую-то закорючку — чтобы потом вспомнить, о чем шла речь, и намалевать такую же.

Когда проверили мои результаты, обалдели. Вызывают в кабинет: «Мы 30 лет проводим экспертизы. Не было случая, чтобы человек отгадал время спустя все, что записывал. Даже мы не в состоянии. А вы сделали! Эти бумажки сохраним как пример невероятного».

Танец с Плисецкой

— Какого-то сидельца спросили — драться в камере приходилось? Он ответил: «Каждый день». Вам тоже?

— Нет. Меня уважали. В каждой тюрьме есть смотрящий. Как-то заявляется с бутылкой водки. Отвечаю: «Спасибо. Но я не могу». Посидели, поговорили.

— Нашлись общие темы?

— А у меня со всеми найдутся общие темы. Рассказывает: «Иваныч, третий срок мотаю. Я на зоне родился и живу. Но не помню, чтобы весь лагерь относился с таким почтением. Все зеки по бывшему Союзу знают твою историю...»

— Что ж пить с ним не стали?

— Есть лагерная дисциплина. Да и будет потом хвастаться: «Я с Тихоновым выпивал». Это ж понятно.

Однажды еду в купе из Новосибирска. Я уже чемпион мира, винтовка и чехол с лыжами лежат наверху. Сосед не видит. Начинает рассказывать, как с Тихоновым гулял по девкам, водку хлестали. Кулаком щеку подпер — и несет: «Тишка — вот такой мужик, что мы только с ним не творили...»

— Открылись?

— Как выходить, достаю винтовку. У него кулек отвис. Усмехаюсь: «Молодец! Продолжай так же!» — «Иваныч, прости! Мы же тебя все любим!»

— Это ведь правда. Популярность у вас колоссальная.

— А уважение? Я закончил карьеру — и лет через десять оказался в Раубичах, на нашей базе. Горничная меня увидела, руки распахнула: «Сашенька!»

Года четыре назад вручали мне премию Людвига Нобеля в Константиновском дворце. Там были Пиотровский, Владимир Васильев... Нас, лауреатов, посадили рядом. Вижу — ко мне приглядываются. Ну что от спортсмена ждать?

— Это обычное дело.

— Меня зовут за кулисы — и просят надеть все регалии. Выхожу в том самом пиджаке. В зале оцепенение. Ладно спортивные медали — но тут и Красная Звезда, орден Ленина, Трудового Красного, две «Дружбы»...

— Любой обалдеет.

— Только отошли от этого эффекта — я беру микрофон. Начинаю рассказывать о России. О балете. Говорю: «Я счастливый человек. Мне довелось видеть Галину Уланову. Американцы ей подарили Oldsmobile. Выходит из машины, я буквально метрах в пяти. Вспоминаю слова легендарного Мориса Бежара: «В каждом движении Улановой есть тайна...»

— Мы вас слушаем — и на глазах умнеем.

— Балетмейстер, который сидел в первом ряду, обомлел. Потом спрашивает: «Откуда в вас это?» — «Просто я люблю свою страну». Или был однажды на приеме. Начинаются танцы. Стоит Майя Плисецкая. Естественно, все стесняются пригласить.

— Но не вы?

— А я очень хорошо танцевал. У меня с юности задача — быть лучшим! Во всем!

— За что вас и любим, Александр Иванович.

— А многим это не нравилось. В характере славянских народов зависть, она рождается вперед нас. На своей шкуре испытал.

Сейчас-то у меня ноги в гольфиках, наколенниках. В одной шесть заклепок, в другой — четыре. А тогда был в порядке. Подхожу к Плисецкой: «Сударыня, позвольте вас пригласить...» — «Ой, с удовольствием!» Кладет свою руку в мою. Замечаю: «Простите, но в руку ведущего партнерша ладошку должна класть лодочкой. Это в правилах вальса».

— Обиделась?

— Нет. Отвечает: «А я и не знала». Майя — простая, но интересная. Пошли вальсировать. Мало кто из спортсменов танцует в обе стороны, пропускает под рукой... Была поражена!

Подвал

— После освобождения вы уехали в Австрию. Зачем?

— Могли посадить снова. Были основания так думать.

— Что за «основания»?

— Лео Бокерия положил в клинику. Вдруг узнаю, что уже оттуда меня опять хотят забрать. Он отвечает: «Стоп! Человек в тяжелейшем состоянии». А на пятый день звонок: «Александр Иванович, вас беспокоит генерал-лейтенант ФСБ...» Ага, думаю. Вот он — последний ход.

— Что говорит?

— «Мы искренне хотим помочь. Завтра вас ждем, первый подъезд, Лубянка...» Где с крыши лучший обзор в стране. Магадан видно. Я поддакиваю, а сам понимаю — оттуда не выйду.

— Ну и как быть?

— Передал друзьям — у ограды госпиталя меня встретил Володя Алейник. Белорус, призер двух Олимпиад по прыжкам в воду, получивший австрийское гражданство. Прутья раздвинули, я пролез. Надвинул кепку поглубже — и на Белорусский вокзал. В Минск!

— Добрались нормально?

— Без приключений. Людям из ФСБ сказал, что буду в понедельник. Чтобы запутать следы. В Минске сразу на квартиру к Алейнику, немного переждали. В воскресенье вечером рейс в Вену. Ребята мне какие-то деньги в карман сунули.

Сижу, жду посадку — и мысль: если успели дать ориентировку, мне прямо здесь лапки сплетут, и все, до свидания. Я полведра виски выдул — не берет ничего!

— Это потому что вы чудо-богатырь, Александр Иванович.

— Состояние у меня — словами не передать. Наконец взлетаем! Уф-ф! Приземляемся в Вене. Пересаживаюсь на самолет в Инсбрук. От нервов заклинило челюсть, боль адская. Алейник под руку держит, звонит доктору, тот отвечает: «Приезжайте».

— Помог?

— Говорит: «Сейчас испытаешь боль, какой еще не было в твоей жизни». Пальцем залезает в рот, что-то нажимает — у меня слезы на метр вперед! Он с другой стороны — ба-бах! Опять слезы!

Поселили в маленькой гостиничке. Вскоре другая беда — отмирает вестибулярный нерв. Я теряю ориентацию, рвота...

— Сплошные напасти.

— Доползаю до третьего этажа, где разместился с семьей Женя Редькин, олимпийский чемпион 1992-го. Вызванивает Алейника, тот везет в клинику. Это не больница — космос!

— После тюремной-то.

— У меня отдельная палата. Меню как в шикарном ресторане. Только капельницы меняют. Месяц пролежал!

— Кто оплачивал?

— Я знал, что стоит это бешеных денег. Генеральный секретарь Федерации лыжного спорта Австрии Клаус Ляйстнер все погасил. Говорю: «Я же не австриец!» — «Александр, ты человек мира. Мы не понимаем, как вообще в вашей стране так обращались с великим чемпионом...»

— После выписки какое-то время вы ютились в подвале. Долго?

— Почти полтора года. Не было возможности нормальную квартиру снять. За подвал-то платил 300 евро в месяц. Слава богу, помогали друзья, которые приезжали в Австрию кататься на лыжах. Кто-то тысячу евро давал, кто-то — две. На эти деньги и жил.

Тяжелейший период, особенно психологически. Одно дело, когда ты сам где-то накосячил — и судьба наказала. Но я-то знал, что ни в чем не виноват. Меня обвиняли в преступлении, которое не совершал.

Как-то в Инсбруке навестил Виталий Смирнов. Лучший руководитель в истории нашего спорта! Мы дружим уже много-много лет. Спустился он в этот подвальчик. Огляделся — теснота, два обогревателя, спасавшие от холода и сырости. Сел на кровать и заплакал. Потом журналисты его спросили: «Если бы вам достался волшебный цветок, исполняющий желания, что загадали бы?» Виталий Георгиевич ответил: «Чтобы Тихонов вернулся на родину».

Вещий сон

— Вас и о первом аресте предупреждали — но за границу не уехали. Жалеете?

— Я очень крепкой натуры, никогда ни о чем не жалею. Я человек верующий! Показать молитвослов?

— Покажите.

— Вот. Всегда с собой. Утренняя, вечерняя молитва — без пропусков. Меня в малолетстве выходила бабушка Устинья. Только ее заслуга — иначе умер бы. Использовала лечебные травы, разводила мумие. Я же родился не просто хилым — до трех лет не ходил! Вдобавок дома на меня кипящий котел опрокинулся. Год и семь месяцев провел в деревенской больнице.

— Как мама-то ваша выдержала?

— Мама была неопытная. Ей посоветовали барсучье сало. Оно дико соленое. Начала меня мазать — я орал как зарезанный. Бабушка все у нее отобрала. Завернула меня, новорожденного, отнесла в церковь. Батюшка специально открыл. Окунули, покрестили... Я к чему говорю?

— К тому, что все в Божьих руках?

— Вот именно! Что в моей судьбе происходило — все мое.

— Тюрьма подарила какие-то привычки? Чему-то научились?

— Нет. Чему там можно научиться?!

— Например, засыпать на холоде.

— Это я и так умел! Запросто! Как и спать при свете. Еще в юношах задался целью — научиться. Многие товарищи по команде жаловались: «Вот, шум, не могу заснуть...» А я должен был себя подвести к старту свежим. Чтобы хоть камни с неба.

— Ну и как научились?

— Выигрываю соревнования, дарят мне рижский приемник «Селга». Ставлю на ночь рядом — день, другой, третий. Потом решил — бубнит он слишком тихо. Купил будильник, спал под него. Все должно быть подчинено победе!

— Вы великолепны.

— Так себя и приучил. Сажусь в автобус, еду на старт чемпионата мира. Соперники ерзают, переживают. А я головой прислоняюсь к окошку — и сплю!

— Мало кому такое удавалось.

— В 1969-м в польском Закопане выиграл первый свой чемпионат мира. Жил в номере с Колей Пузановым. Он парень здоровенный, но мандражист жуткий. Это самый страшный недостаток для спортсмена! Всю ночь ворочается, кряхтит...

— Вы и при таком соседе засыпали?

— Если человек долго не употребляет алкоголь, организм начинает спирт вырабатывать сам. В микродозах. Но я до этого не доводил. Открыл шампанское. Налил стакан — выпил. Потом второй. Меня будто размазало!

— Что-то похожее нам советовал великий борец Балбошин: «Не можешь заснуть на Олимпиаде — выпей бутылку шампанского!»

— Глубокий сон — восстановление, фантастическое накопление энергии. Я это все изучал! Утром долго трясли за плечо, кое-как добудились. Перед стартом даже не чувствовал, что у меня есть соперники. Норвежец Магнар Сольберг разве мне конкурент?

— Не конкурент?

— Позади три рубежа, подходим к четвертому. Хоть у Сольберга ни секунды не отыграл, все было под контролем. Я современной молодежи говорю — но меня никто не слушает...

— Что говорите? Может, сейчас послушают.

— Нельзя бросаться со старта!

— А как надо?

— Дай разогреться мотору, чтобы дыхание нормализовалось. Я на старте уступал до 20 секунд — а на финише выигрывал по три-четыре минуты. Однажды было 4,45! Я спокойно добавлял, добавлял, добавлял. У меня ж объем легких 7200. Это как у двухметрового пловца. Я под водой держался 4,27!

— Такого быть не может.

— Было же! Есть свидетели!

— Мы потрясены.

— Искатели жемчуга выдерживают около трех с половиной минут. Когда в армию призвали, поселили во Дворце спорта. Ночью бассейн для меня оставляли открытым. Так я брал 15-килограммовый блин от штанги — и на дно.

— Ну и как вам?

— Давление внизу страшное. Но постепенно до ста погружений довел. Прочитал, что с кровью в это время происходит. Так и выучился.

— Да вы человек из стали.

— А плечевой пояс у меня какой был? О-го-го! Развил в детстве, когда с братом дрова колол, деньги зарабатывал.

Так вот, про Закопане. Остается метров 50. Крутой подъем. Пока все «елочкой» поднимаются — я напрямую. У Привалова, главного тренера сборной, глаза на лоб. Внизу поворот. Думаю — лишь бы там никто не попался. Гляжу — японец идет, но подтормаживает. Кричу ему: «Хоп-хоп!» Делает вид, что не понимает. Обхожу слева, под локоток его — и откидываю, он улетает!

— Так и финишировали?

— Как финишировал — не помню. Сразу на колени рухнул. До этого-то у меня сон был!

— Вещий?

— Понимайте как хотите. Приезжаю в Новосибирск, нажимаю звонок. Жена открывает — а у меня две золотые медали. А здесь очухался, смотрю на табло — моей фамилии нет. Показывают, что Сафин выиграл. Да-а, думаю, сон-то не в руку. Тут подходит поляк: «Саша, ты победил!» Вижу — фамилия Сафина опускается ниже, а моя на самом верху!

— Зазор крошечный?

— 2,8 секунды. Вот пожалей я себя чуть-чуть — и все, второй. Сольберг после этой гонки закончил карьеру.

— Почему вы норвежцев не любите?

— Вторых таких скупердяев на свете нет. Особенный кайф их обыгрывать!

Сломанная лыжа

— Вы ведь самоучка?

— Да, у меня не было ни тренера, ни детской спортивной школы. Шесть классов образования. Просыпаюсь от плача — это мать качает третьего. Ребенок плачет, она. Вскакиваю, помогаю, сам начинаю качать...

В седьмой класс ходил два дня. Потом отцу говорю: «Все, больше в школу не пойду». В 12 лет устроился учеником токаря в автохозяйство. Сразу себя проявил. У директора на мотоцикле Иж-56 лопнул цилиндрик заднего амортизатора. Довольно сложная деталь. Мастер мой мучился-мучился, а я, как у Есенина, — «подсмотрел ребяческим оком». Ночью залез через форточку в цех, включил лампу и за ночь выточил. Лег в углу, фуфайкой накрылся.

— И?

— Мастер так меня и застал: «Ты что здесь делаешь?!» Протягиваю амортизатор. Проверяет — все работает. Мне дают разряд и 60 рублей оклад. Наравне с мамой.

Через полтора года поехал учиться в школу ФЗО. К выпускным экзаменам уже вовсю тренировался, соревнования выигрывал. Причем на самых простых лыжах и с тяжелыми, дюралевыми палками опережал тех, у кого палки камышовые, а лыжи «Ярвинен». Шапочка у меня была самодельная, из старого рукава. Сам помпон пришивал. Соперников обходил по сугробам, лыжню не просил: вж-ж-их!

Как-то проиграл Силаеву 22 секунды. У него дом сгорел — и тренер выправил новое свидетельство о рождении. Сделал парня на три года моложе. Для юношей разница колоссальная!

— Еще бы.

— В эстафете я показал лучшее время, а в индивидуалке поздно начал финишировать. Иначе тоже победил бы. Вот сидим, Силаев усмехается: «Ты у меня выиграл две секунды, а я у тебя 22!» «Ничего, — отвечаю. — Придет мое время, не переживай».

— Почему на Олимпиадах у вас четыре золота в эстафете — и ни одного в личном зачете?

— Есть в этом что-то мистическое... В 1968-м накануне вылета в Гренобль я ночевал дома у Привалова. Дернул же меня черт залезть в сервант, взять его серебряную медаль, завоеванную как раз в индивидуалке на Играх 1964-го, и надеть на себя. Всё, приговор! Если из Гренобля вернулся с серебром в личке, то в дальнейшем даже в призеры не попадал.

— Из олимпийских поражений — самое обидное?

— В Инсбруке, в 1976-м. Лидировал с отрывом 2.47. Подхожу на четвертый рубеж и понимаю — катастрофа! Вообще мишень не вижу! Пять промахов — и привет.

— В давнем интервью вы свои ощущения описывали так: «Есть понятие — «стрелял в медаль». Полностью мой случай. Я считал, что уже выиграл, слишком рано убедил себя в этом, и Бог наказал».

— Ну а что я должен был тогда ответить? Что взял у Привалова медаль и на шею нацепил? Чтобы меня еще и за это сожрали?

— Объясните, как стрелок с вашим опытом мог пять промахов допустить?

— Говорю же — мишень не видел. Перед глазами все как в тумане. Я и сегодня уверен: в Инсбруке выиграл бы вчистую, если бы не примерил приваловскую медаль. Посмотрев на нее, Всевышний решил, что с меня и серебра достаточно.

— В 1972-м эстафета в Саппоро тоже сложилась драматично.

— Я стартовал первым. После двух штрафных кругов бросился в погоню за лидерами. Опять же за счет мощного плечевого пояса так оттолкнулся правой, что попал лыжей глубоко в снег. Треск — и она ломается, носок отлетает!

— Сколько ж вы на одной лыже бежали?

— Метров триста. Неудобно, нога проваливается... Тут навстречу катится старый знакомый — Дитер Шпеер из сборной ГДР. Готовится к третьему этапу. Ору: «Дитер, лыжу!» Бросает.

— Молодец какой.

— Крепление не совсем подошло, но хоть что-то. До наших доковылял. А они стоят, загорают. Кричу Ковалеву, запасному: «Гена, лыжу!» Ну и вперед, сокращать разрыв.

— Если бы Шпеер свою не отдал — золота в эстафете нам не видать?

— Почему? До Ковалева мне оставалось метров сто, кое-как дотянул бы. А в Сафине и Маматове вообще сомнений не было. Оба отстрелялись без промаха и развили такую скорость, что финнам, занявшим второе место, «привезли» почти три минуты! После награждения один из наших руководителей, генерал, сказал мне: «Благодари ребят, что сделали тебя двукратным олимпийским чемпионом».

— А вы?

— Ну, за мной-то не заржавеет, ответил, глядя прямо в глаза: «Я вас за серость прощаю». Но больше первый этап не бегал. Маматов завершил карьеру, и я сменил его в качестве финишера.

Павлов

— Со Шпеером-то где успели сблизиться?

— Между сборными СССР и ГДР всегда были теплые отношения, мы часто вместе тренировались. Летом 1971-го он прилетал к нам с Маматовым в Новосибирск. В тот год Дитер женился и решил с супругой в наших краях погостить. Я даже имя ее помню — Марлис.

— Не тогда ли вы ему ружье подарили?

— Не ружье — ореховое ложе для винтовки. Шпеер увидел мое, попросил такое же. Себе-то я в Ижевске заказывал, а для него сам в мастерской вытачивал.

— После чего на чемпионате мира Шпеер вас в личной гонке и обыграл.

— Моя вина. Сначала Привалов на последнем рубеже, глядя в трубу, перепутал мишени. В те годы не было электронных табло, датчиков, мы на тренеров ориентировались. Я отстрелялся — и слышу: «Один в «молоко»! Все, шансов нет». И я, дурак, бросил весла. Покатил к финишу, не особо напрягаясь. Проиграл Шпееру секунд 20. Да я бы минуту ему «привез», если бы включился на полную катушку!

— Обидно.

— Тоже урок. С того момента понял, что нельзя давать на дистанции слабину, что бы тебе ни советовали. Всегда нужно бороться до конца. Привалова же после гонки спросил: «Где вы промах-то увидели?»

— Что ответил?

— Чушь какую-то: «Муха села на мишень». Ага, муха. В 15-градусный мороз...

Если меня признали лучшим биатлонистом ХХ века, то Привалова — лучшим тренером. Но после того, как наша плеяда сошла, у Александра Васильевича успехи закончились. При встрече так ему и сказал: «Нет в команде Сафина, Маматова, Тихонова — и где тренерский гений?» А вы знаете, с кого в нашей сборной начались индивидуальные планы подготовки?

— С вас?

— Да! Говорил тренерам: «Я — мастер спорта по легкой атлетике. А у Маматова — третий разряд. Как же можно давать нам одинаковую нагрузку?» Я и на зарядку рано утром не ходил.

— Почему?

— От нее в это время никакой пользы. Утренний сон — самый дорогой, самый качественный. Но чтобы с зарядкой от меня отвязались, пришлось до Павлова дойти.

— Председателя Спорткомитета?

— Да. Вы напомните, я расскажу, как виделся с ним незадолго до смерти. А тогда Сергею Павловичу объяснил, почему всегда был сторонником индивидуального подхода: «Смотрите, я холерик, ложусь поздно. На сборе в комнате живу один — так моим товарищам комфортнее». Хотя периодически, когда некуда было селить массажиста, его ко мне отправляли. Он с утра до вечера курил «Беломор», еще и храпел жутко.

— Замечательный сосед.

— Но мне было по фигу. Я же говорил — приучил себя засыпать в любых условиях. Ну а Павлов к моим доводам прислушался, распорядился: «Тихонова не трогать. Раз все выигрывает, пусть готовится по своему графику».

Приезжаю на сбор в Раубичи. Никто меня на зарядку не будит. Перед завтраком выхожу на улицу, там наши какие-то упражнения выполняют, рядом лыжники разминаются, конькобежцы. Посматривают с упреком. Говорю: «Ребята, не это главное в спорте высших достижений». «А что главное?» — спрашивает Евгений Гришин.

— Легенда коньков, четырехкратный олимпийский чемпион.

— Да. По прозвищу Сэр. На которое дико обижался. Я встаю на парапетик, все взгляды на меня — уже знают, Тихонов обязательно что-нибудь отмочит. Поворачиваюсь к Гришину: «Евгений Романович, самое главное — одно движение отработать. Поднимаешься на пьедестал. Улыбочка, кисти расслаблены — и дальше вот так, приветствуя зрителей, влево-вправо...» Начинаю рукой помахивать.

— Смешно. Вы про Павлова просили напомнить.

— Он всегда ко мне по-доброму относился, в 1980-м в Лейк-Плэсиде доверил нести флаг на церемонии открытия. Правда, потом пообещал взять на должность гостренера и дать трехкомнатную квартиру в Москве. Но приглашения не последовало.

Когда Советский Союз развалился, я уже был состоятельным человеком, решил Сергея Павловича разыскать. Сначала до сына добрался. Тот плечами пожал: «Не знаю, где живет».

— Реально не знал?

— Ну, так ответил. Может, от обиды. С его матерью Павлов годы спустя развелся, женился на секретарше. В конце концов, достал я адрес. Приезжаю. Хрущевка на юго-западе Москвы. Дверь открывает супруга. Вскрикивает: «Сашенька...» И в слезы.

Появляется Павлов. Худо-о-ой! Обнимает, садимся на кухне чай пить. Говорит: «Уже полтора года никто не заходит, да и звонят редко. Забыли! У меня онкология, пенсия мизерная, даже на обезболивающее денег нет». Я вытаскиваю из портмоне пять тысяч долларов — все, что с собой было. Кладу на стол. Павлов опускает глаза: «Саша, я перед тобой виноват. После Олимпиады ко мне пришли тренеры — Привалов, Иерусалимский, Мелихов, Раменский, Новиков. Столько гадостей про тебя наговорили. Я поверил и вызывать в Москву не рискнул».

— За что они так с вами?

— Боялись, что их место займу. А Павлову ответил: «Значит, судьба. Но ничего, где сегодня я — и где они?» Через месяц снова к нему заехал, еще пять тысяч долларов привез. А когда за границей был, узнал, что он умер.

Выстрел в спину

— Вас ведь в Лейк-Плэсид, на четвертую Олимпиаду, брать не хотели?

— У-у... Говорили — старый, 33 года! Пришлось за себя повоевать. Меня и в 1979-м от чемпионата мира в Рупольдинге пытались отцепить. Захожу к Поморцеву, начальнику управления зимних видов спорта — все нормально, я в составе. Возвращаюсь домой — звонок от тренера: «Ты не едешь». В итоге за восемь дней четыре раза слетал из Новосибирска в Москву. Поморцев уже не выдержал: «Как вы меня заколебали! Саша, скажи, медаль будет?» Я ответил: «Будет. Одна. У меня». Так и получилось.

— Невероятно.

— Вернулся с серебром. А мог бы и с золотом — но эти гады во главе с Мелиховым меня специально «замазали». Чтобы без медали остался. Лыжи вообще не ехали, 20 верст галопом бежал и проиграл Зиберту из ГДР.

После гонки захожу в тренерскую: «Ну что, мрази? Это же выстрел в спину! Теперь немец на первой строчке, а не русский! Вас за предательство надо гнать поганой метлой! Были бы мы дома, сейчас бы вам носы пообломал!»

— А они?

— Молчат. Дальше спрашиваю: «Что мне нужно для попадания на Олимпиаду?» — «Выиграть две отборочные гонки — в Бакуриани и Красногорске». — «Не переживайте, выиграю». В ответ ухмылки. Не верят!

— Выиграли?

— Естественно. Сначала в Бакуриани. Тут же слышу: «В Красногорске можешь не стартовать». «Нет уж, — говорю, — выступлю». Не дождетесь! Накануне гонки выпили с Толей Алябьевым шампанского. Он сам ко мне подошел: «Иваныч, научи восстанавливаться. А то на тренировках перегрузили». Ну и накрыли стол. Посидели, расслабились, в номера вернулись под утро. Пару часиков поспали — и на старт.

— Однако!

— Я спокойно выигрываю. Метров за 30 до финиша, зная, что уже никто не обгонит, притормаживаю возле Мелихова, Раменского и Новикова. Громко: «Вот теперь точно на Олимпиаде!»

— Как Алябьев выступил?

— Серебро. Потом сказал: «Иваныч, вчера боялся, что до финиша не доеду. А сегодня ощущение такое, будто мне батарейки вставили. По дистанции просто летел!» Толя и в Лейк-Плэсиде два золота взял.

Поймите правильно — выпивку не пропагандирую. Спортсменам всегда говорю: «Никого не копируйте. У меня своя метода. Если помогала мне, это не значит, что поможет вам». Вспоминаю 1970-й, чемпионат мира в Швеции.

— Там что?

— В Союзе трассы тогда были не очень. А в Эстерсунд приезжаем — две роскошные лыжни, великолепное освещение. Эмоции хлестанули, на тренировках со скоростями перебрал. Утром контрольная гонка на 20 километров. Пытался объяснить Привалову, что мышцы перегружены, лучше заняться восстановлением, но тот уперся: «Нет, обязан стартовать». Я из принципа пошел тихо, финишировал последним.

Кстати, когда СБР возглавил, контрольные гонки сразу отменил. Они же страшнее чемпионатов мира и Олимпийских игр! Спортсмены задницу рвут, выплескивают все-все-все, чтобы в состав попасть. В итоге одни отваливаются, а другие выходят на старт абсолютно выхолощенными. Кому это нужно? Грамотный тренер и так знает, кто в какой форме перед соревнованиями.

Яков Брежнев

— Ну а что в Эстерсунде?

— Вечером Привалов собирает свой штаб. А у меня был личный тренер — Евгений Глинский. Со временем настолько сблизились, что звал его Батя, на «ты». Золотой мужик, в 1978-м погиб в автокатастрофе... Прошу: «Выясни у Привалова, в четверке я или нет». Через час приходит: «Шурик, бежишь». — «Тогда приступаем к восстановлению».

Но сначала иду к Привалову: «До гонки меня не дергайте, буду набираться сил. Я не подведу». — «Ладно». Возвращаюсь в номер, достаю водочку, хлебушек, красную икорку. Глинский косится с недоумением. Говорю: «Батя, не волнуйся, я себя знаю». Понимал — мне надо поскорее захмелеть, отрубиться и хорошенько выспаться. Когда организм перегружен, на отдых требуется минимум неделя. А тут до старта два дня — вот и выбрал проверенный способ.

— Ясно.

— На следующий день проснулся к обеду. Массаж, горячий чай, икра, курага, орехи, настойка женьшеня, мумие... Все, что дает энергию. К вечеру оделся потеплее и отправился на прогулку. Дошел до универмага. Смотрю — у витрины, где выставлены медали чемпионата мира, переминается с ноги на ногу Маматов. Тихонько подхожу сзади: «Витя, твоя какая?» «Во-о-он та», — указывает на золотую.

Он тогда был в отличной форме, как раз контрольную гонку выиграл. Но я ответил: «Нет, золотая — моя. А твоя — серебряная или бронзовая». Так и вышло! Я — первый, Маматов — третий. И в эстафете золото взяли, опередив норвежцев на пять с половиной минут. Закончилось все неожиданно. После награждения принесли телеграмму: «Завтра прибыть в Стокгольм. В торгпредство. Яков Брежнев».

— Однофамилец Леонида Ильича?

— Младший брат. В команде сразу переполох, собрание — что натворили? Может, местные магазины обнесли? У нас же ни о чем хорошем не подумают. В тесном рафике всю ночь пилили до Стокгольма. Но когда там разместили в классной гостинице и привезли в магазин при торгпредстве, чтобы подарки купили, я понял — ругать не будут.

Дальше проводят в банкетный зал. Столы ломятся — черная икра, осетрина, сервелат. Мы ничего не понимаем. Что за торжество? Вдруг появляется Яков Брежнев со свитой: «Ну что герои, где Тихонов?» — «Я здесь, Яков Ильич». — «Иди сюда». Подхожу. Распахивает объятия: «Спасибо, Саша».

— За два золота благодарил?

— Не только. СССР и ФРГ строили газопровод в Европу. В какой-то момент немцы прекратили поставку стальных труб тонкого проката. А шведы, которые выпускали такие же трубы, отказывались подписывать контракт. Все это тянулось целый год.

Тут чемпионат мира в Эстерсунде. Пресса трубит: у русских одно золото, второе. Наши интервью и фотографии во всех газетах. Руководитель шведской компании, с которым советское торгпредство пыталось договориться, — фанат биатлона. Во время очередной встречи с Яковом Брежневым восхищенно произнес: «Какие же у вас сильные спортсмены! Мы готовы сотрудничать, давайте контракт». Подписали! Получается, к открытию газопровода и я руку приложил.

— С биатлоном вы попрощались в 33. Вовремя?

— После Лейк-Плэсида меня вынудили закончить. Сил-то было еще вагон, мог спокойно и на пятой Олимпиаде выступить. Маленький пример. Через полтора года уже в качестве тренера привез в Бакуриани молодняк. Там грузины на свадьбу зазвали.

Утром сижу на лавочке с минералкой. Отмокаю. Навстречу сборники во главе с Приваловым. «О, Иваныч, а у нас сейчас прикидка. Может, с нами?» — «Давайте». И я не просто выигрываю — с отрывом 1.45! Говорю Привалову: «Возьмите на чемпионат мира, сделаю вам золото в спринте и эстафете».

— А он?

— Ни в какую: «Исключено». Вот на Лейк-Плэсиде все и закончилось. Скоро, в феврале, буду отмечать 45-летие своего рекорда. Четыре олимпийских золота подряд.

— Верите, что кто-то из биатлонистов выиграет пять Олимпиад?

— Пока близко никого не видно. Рикко Гросс в 2006-м повторил мое достижение — но не превзошел.

Донос

— Вы сказали — «зависть в характере славянских народов». Мы не ослышались?

— А чему удивляетесь? Так и есть! Я часто говорю: «Сатана достал самое страшное оружие — деньги». Однажды в родном «Динамо» кладут передо мной бумагу. Буквы написаны от руки, но почти печатные. Специально, чтобы не рассекретили.

— Сразу поняли — от кого привет?

— Конечно! Две Олимпиады с человеком вместе выступали. А я же пошутить люблю. Как-то на сборах при нем говорю: «У меня три телевизора «Рубин», а тут вручили еще и четвертый. Никому не нужен? За полцены отдам!» Все затихают. Я продолжаю: «Есть и ковер лишний — хоть на потолок прибивай. Кому?» Молчание. Я дальше: «Секретарю обкома предлагали квартиру с окнами на солнечную сторону. А жене что-то не понравилась. Мне ключи отдал. 27 метров только прихожая...» Так что вы думаете?

— Что?

— Новая бумага — все это изложено. Приезжаю на сбор. Наливаю два стакана. Парень-то не знает, что я догадался. Говорю: «Давай, корешок, выпьем за людей, которые могут пережить благополучие друга...»

— Здорово сказано.

— Тогда он не раскололся, что строчил на меня анонимки. Просто побледнел. Признался годы спустя. Плакал!

— Это не единственная анонимка на вас?

— Ох, сколько их было! Писали, что я развратник, картежник...

— Неужели не картежник?

— Играть-то умел здорово. Обычно в «дурака». Знал всех катал по Союзу.

— Главный?

— По прозвищу Монгол. Раскосый такой парень. Очень богатый, но жадный. Из-за этого жизнь и закончил. С ним был интересный момент. Пришли брать на квартиру — ничего найти не могут. В углу чистая трехлитровая банка. Кто-то тронул — она заиграла на солнце. Наполовину была заполнена бриллиантами, всё в камнях держал!

— Это сколько ж стоило?

— Сегодняшними деньгами — миллионов 10 долларов.

— С финансами у вас прежде проблем не было?

— Кто-то меня звал Пижон. Кто-то — Денди лондонский.

— Так одевались?

— Возил по пять костюмов на сборы. Я никогда не жалел денег! В советские годы в тех же Раубичах давал буфетчице 500 рублей. Говорил: ступай на рынок — чтобы у спортсменов на столе было все самое свежее. Творог, сметана, фрукты, овощи. Рядом сидели лыжники — Веденин, Савельев, Бажуков, Кулакова, Сметанина. Возмущались: «Почему у биатлонистов изобилие, а у нас шиш с маслом?»

— Вы же с Ведениным дружили?

— Да. Простой тульский мужик. Скромнее придумать невозможно. По прозвищу Удав.

— Почему?

— Такой неразговорчивый. Но душа — потрясающая! Я у него учился трудолюбию. Пахали как звери со Славкой. Ему обязаны были дать «Героя» после победы на Олимпиаде в Саппоро. Я тут беседовал с одним главным редактором, упомянул великих — Веденина, Кулакову. Тот смотрит на меня: «Все это молодежи неинтересно».

— Думаете, не прав?

— Смотря как преподнести. Я не верю, что их волнует, как Волочкова ругается матом в поезде. Или Марадону нам показывают как наркомана — но почему-то Аргентина объявляет по нему траур. Не по наркоману же! У нас есть пример, чтобы по спортсмену объявили траур? Ни одного!

Тарасов и Гомельский

— Каких вы людей видели. Это что-то.

— Да, я счастливый человек. Разговаривал с легендарным гимнастом Виктором Чукариным, которого из концлагеря вынесли на носилках. Весил 40 килограммов. А через семь лет он на Олимпиаде в Хельсинки выиграл четыре золотые медали, потом в Мельбурне еще три! Общался и с Анатолием Тарасовым, он на пельмени ко мне приезжал.

— О, тут наверняка кроется история.

— Я ж охотник. У меня лосятина, медвежатина... Аркадий Чернышев сидит рядом, тихонько мне говорит: «Саша, ты ему побольше сразу. Он пельмени не кушает, он складывает». Я вытаскиваю супницу человек на пять. Была у меня царская.

— По рюмочке-то выпили?

— А как же?! Я всегда выпивал. С детства приучен. Бабушка часто ставила бражку. Полстаканчика — 4-5 градусов. Это для здоровья хорошо — если в меру!

— Какая замечательная новость.

— Алкоголь еще никто не победил. Хотя многие пытались... Вижу, Тарасов чуть размяк. Решаюсь: «Анатолий Владимирович, можно бестактный вопрос? Без обид?» — «Да пожалуйста». — «Скажите честно — вы считаете себя гениальным тренером?»

— Ну и что ответил?

— Так откинулся, посмотрел на меня внимательнее. Помолчал — и произнес: «Роль тренера я не преуменьшаю. Но если бы не Рагулин, Кузькин, Фирсов, Михайлов, Петров, Харламов, Лутченко, Цыганков, Третьяк — где бы я был? Без них я — никто». Вот это правдивый ответ тренера.

Такой же вопрос я задавал Гомельскому. У меня был офис на «Речном вокзале», внизу маленький ресторанчик. Я его называл «Очень винный». Там же банька человек на десять. Готовили идеально.

— Туда и пригласили Гомельского?

— У Александра Яковлевича утренний кросс — как раз мимо моего ресторана. Пристраиваюсь сзади, негромко: «А «Динамо» бежит?» Он не оглядываясь: «Пошел на ***!»

— Это Александр Яковлевич умел.

— Я громче: «Саша, стоп!» Оборачивается: «Тишка, ты откуда здесь?!» — «Пошли». Спускаемся в ресторанчик. Беру себе и ему блины с икрой.

— Под икру и задали вопрос?

— Разумеется. Я ж знал, когда задавать. Гомельский усмехнулся: «Саша, в победе на Олимпиаде 1988-го моя заслуга лишь в том, что вернул травмированного Сабониса в команду, рискнул. А Сабас сделал свое дело». Потом выбрал время — снова спросил о том же самом.

— Где?

— В Сухуми. У него обычно закрытые тренировки. Я стучу в дверь. Гомельский: «Что надо?» — «Хочу посмотреть на работу гениального тренера!» — «Врешь! Ну, садись...» Еще и к тренировке меня подключил.

— В какой роли?

— У меня дриблинг был сумасшедший. Обеими руками мяч вел, мог «крюка» засадить. Помните здоровенного центрового из Ташкента, олимпийского чемпиона Мюнхена?

— Жармухамедов?

— Точно, Алжан! Руки поднял — ни кольца, ни щита не видно. Зато ноги расставил. Я туда мяч — чух!

— Это фокус обидный для большого мастера.

— Потом с «крюка» аккуратненько забиваю. Жар поворачивается: «Елки-палки, меня так никто не позорил». Это называлось «юбку надел». Ха-ха! А Саша Белов?

— Что Саша Белов?

— Мой приятель. Как-то там же, в Сухуми, встречаю его на «Волге». Едем, внезапно на наших глазах метрах в двухстах от берега черный вихрь! Это страшная штука, несет тонны воды!

— Представляем картину.

— Вся эта масса перед нами уходит к горам. Там падает. И вдруг оттуда катит на нас. Понимаю — сейчас унесет в море!

— Что делать?

— Моментально сориентировался — наехал со скрежетом на бордюр, чтобы нас держал. Это и спасло. А газетный киоск тут же смыло, урны в море понесло...

— Со Львом Яшиным где судьба свела?

— Я ж динамовец! В 1968-м после Олимпиады в Гренобле пригласили на пленум ЦС «Динамо». В зале кого только не было — Яшин, Чернышев, Горохова... А в президиуме Андропов, председатель КГБ, и Щелоков, глава МВД. Я с трибуны рубанул правду-матку, раскритиковал руководство центрального совета за то, что мало внимания уделяют спорту на местах.

— В 21 год?!

— Ну да, совсем пацан. Но я и тогда никого не боялся. Хотя в СССР подобные выступления, мягко говоря, не приветствовались. После заседания заводят в комнату, там Андропов, Щелоков, еще кто-то из начальства. И генерал Богданов, руководитель ЦС «Динамо». Мужик суровый, смотрит в упор — мол, как ты посмел?

— Струхнули?

— Не успел. Навстречу мне шагнул Андропов: «Молодец. Все правильно сказал». Щелоков молча руку пожал. А когда я вышел из комнаты, увидел Яшина. Он улыбнулся, хлопнул по плечу: «Ну ты красавец!» Так и познакомились. На поле это была глыба. А в жизни скромный-скромный, никогда себя не выпячивал.

Вася

— Зато Василий Алексеев никого не уважал — даже из больших спортсменов.

— Кто это вам сказал?!

— Мы ездили к нему в Шахты. Ни про одного человека доброго слова не нашел.

— Наверное, Вася был не в настроении. Я же в 90-е в деревне Киселево напротив Шахт агроферму создал. Огромные гектары. Все выращивал — пшеницу, кукурузу, рапс, помидоры, огурцы, свеклу, капусту, морковку... Я собирал больше, чем Герой Соцтруда! 44 тонны муки в сутки. Две с половиной тысячи голов свиней.

— Так что Алексеев?

— Знаю, что Вася рядом, ну и заехал к нему. Мы когда-то очень интересно знакомились.

— Как?

— Цахкадзор, Армения. Сидим на сборах, занимаемся в одном зале со штангистами. У нашего Пузанова — рост 187, здоровенный красавец. Волосатый до ужаса. Подходит, берет штангу за один конец. Не может поднять! Пытается Маматов, такой же крепыш. Тоже никак.

— Тут-то подошли вы, Александр Иванович?

— У меня становая сила сумасшедшая. Я майку снял, обернул гриф. Вспомнил, что надо не горбом вес тащить, а подсесть под него. Вы посмотрите, как штангисты это делают. Все замерли, тишина в зале. Поднял!

— Алексеев что-то сказал?

— Встает, подходит ко мне: «Ты из какого общества, зайчик?» — «Динамо». — «А-а, милиционер?» Пожимает руку. А там все были в зале — Давид Ригерт, Юрик Варданян...

— Невероятно. Нам бы с диктофонами в тот зал на пару дней.

— В волейбол штангисты играли как боги. Дито Шанидзе, двукратный серебряный призер Олимпиады. С собаку ростом.

— «С собаку» — это?..

— 156. Мухач. Но над сеткой выпрыгивал выше всех, голова огромная. Алексеев по мячу хлестал так, что я нарукавники надевал. Иначе поставишь блок — унесет к чертовой матери. Про синяки уже и не говорю.

Словом, познакомились. А в день отдыха воды можно выдуть хоть ведро — не восстановишься. Лучше пиво. Три кружечки — и организм в норме. Не надо этого стесняться. Но у нас же было все запрещено!

— Вы-то находили способы?

— Запретный плод всегда слаще. Иду вниз, к «Раздану». Беру четыре трехлитровые банки. В авоськах несу в гору. Вдруг сверху слышу: «Милиционер!»

— Алексеев?

— Да. Показывает ростовского леща. Сразу видно — вкуснейший. Поднимаю голову: «Сколько?» Вася: «За рыбу — две банки». — «Ха! Воду пей». Это Алексееву такое сказать!

— Мы не представляем.

— Он коротко: «Зайди». Нет проблем. Ставлю две банки — он мне выкладывает двух лещей. Это совсем другое дело! Я вам клянусь, он берет трехлитровую банку — выпивает, не отрывая от рта. Только кадык ходит туда-сюда. Ставит. Вытирает губы. Тянется за второй — и ее выдувает!

— Шесть литров?!

— Зараз! Вы что, Васю не видели? При мне с Ригертом поспорил, что выпьет ведро молока.

— Ведро?!

— Ага. Вот так поставил на колени, а Ригерт навис над ним: «Не проливай, не проливай!» Выпил! Так что Вася — великий. Не думайте про него плохо.

Рак

— Вы говорили, явились к Алексееву со своей фермы.

— Ах да. Стучу в калитку — он высовывается: «О, милиционер!» Я ему поросеночка в подарок привез. Посмотрел тренажер, который Вася сам изобрел. Во дворе стоял. А потом он заболел раком. Да и меня это не обошло. Я уже все про онкологию знаю. Начну рассказывать — многие удивятся.

— А вы расскажите.

— Панацеи от рака не существует. Что провоцирует его развитие? Вирус. И генетическая предрасположенность. На симпозиумах в Австрии, Китае, США на собственном примере объяснял: то, что я сейчас с вами, — чудо.

— Все было настолько запущено?

— В Израиле после двух операций меня уже похоронили. Перенес клиническую смерть, весил 54 килограмма. Но Всевышний послал удивительного человека. Который и спас. Если бы продолжал надеяться на израильтян — давно бы скончался.

Меня приятели перестали узнавать — и вдруг подходит мужичок: «Ой, Александр Иванович, вы же мой кумир...» — «А вы кто?» — «Виктор Борисов, профессор. Помогаю людям выжить».

— Тут и неверующие уверуют.

— Приглашает в свой центр. Думаю — ладно, съезжу. Хуже не будет. Тогда понятия не имел, что этот профессор благодаря фотодинамической терапии вылечил от рака больше, чем все клиники мира.

— Цифры помните?

— Около десяти тысяч человек. Но никому это не хочется признавать.

— Почему?

— Я вам говорил про деньги и сатану?

— Да.

— Вот и ответ. Знаю, что руководитель одной из московских онкологических клиник тратил в год по 10 миллионов долларов на охоту в Африке. Обладатель самой большой коллекции оружия. Всё на человеческих жизнях!

— Ох.

— Прихожу я к доктору Борисову. Слышу: «Раздевайся по пояс. Ложись». Укол в спину — почти не почувствовал, рука легкая. «Садись, жди час». Думаю — опять какой-то шарлатан... Потом снова: «Ложись». Четыре минуты работают лазером. «Свободен. До завтра». Так 12 дней. Вскоре у меня не просто появляется аппетит — я начинаю жрать!

— Признак выздоровления.

— Чувствую, прихожу в норму. Вот поэтому я с вами сегодня.

— Клиника работает по сей день?

— Да. Только Борисов скоропостижно умер. Теперь принимает его лучший ученик.

— В чем секрет — вы разобрались?

— Борисов мне объяснял — в организме клетки обновляются ежедневно. Здоровая все пропускает через себя. А раковая съедает. Спрашиваю: «А что ты колешь?» — «Хлорофилл в жидком виде. Капля доходит до раковой клетки, ее держит. При попадании луча лазера, безвредного для организма, эта капля взрывается и выделяет кислород. Который смертелен для раковой клетки!»

— Правильно мы поняли вашу мысль — рак заразен?

— Мысль не моя. Об этом знают все ученые мира!

— Вы серьезно?

— Абсолютно. Вот был чудесный человек — Владимир Мельников, который дважды мне жизнь спас. Его дочь поймала онкологию — умерла. А следом и жена Володи, и он сам. Все оперировались в Австрии, у одного доктора, бывшего киевлянина. Я потом до него дозвонился: «Попадешься мне — убью, собака!»

— Что за методика у этого доктора?

— Очень простая — прижечь опухоль. Но врачи сами знают, что это бесполезно. Всё не прижжешь. Люди отдают последнее, чтобы зацепиться за жизнь. Продают квартиры — и умирают. Прямо в коридорах, как в клинике Блохина.

— Вы же были в центре Блохина?

— О, это мягко сказано — «был»... Даже вспоминать не хочу. Вот есть премия — «Топ-50. Знаменитые люди Челябинской области». Как-то награждали Толю Карпова, Олега Митяева... Узнаю — номинируют врача, который занимается онкологическими делами. Думаю: ага, попался. Специально подсаживаюсь рядом. Говорят: он за 30 лет спас 70 человек.

— Так это отлично.

— Чистая случайность! Я все перечитал по этому делу! Спросил: «Вы методику профессора Борисова знаете?» Он посмотрел на меня — и пересел. Ни ему, ни другим врачам это не надо. Человеческая жизнь по фигу. Только деньги, деньги, деньги!

Укус кобры

— От двух видов рака вас избавили полностью?

— Я надеюсь. Признаков никаких. Дважды в год прокалываюсь, ставят свечи из хлорофилла.

— В то самое место?

— А куда же еще? Лишь бы не привыкнуть к ощущениям, ха-ха. Если серьезно, самое главное — иммунитет. Он решает все вопросы! У кого хороший, тот справляется. А поднимает его и сопротивляемость организма как раз хлорофилл. Я не профессор, говорю простым языком.

Как-то в качестве почетного гостя пригласили в Вену на международный конгресс онкологов. Я поставил флешку с достижениями клиники, которая меня спасла. Все охренели. Говорю: «Я выжил благодаря этой методике».

— Еще раз уточним. Вы утверждаете, что рак заразен. Значит, можно приехать в центр Блохина, нахвататься этого?

— Запросто. Вы можете нахвататься от соседа, родственника... Все подтверждено!

— Это очень спорно. Давайте лучше о другом. Случалось поражаться собственной интуиции?

— Была история. Лейк-Плэсид. Стоит Лена Чайковская, рядом ее муж. У меня телевик. Я все снимал, 16 тысяч фотографий нащелкал. Только недавно перестал его за собой таскать.

Выходит на лед американская пара — Бабилония и Гарднер. Я навожу телевик — вижу, как трясется у фигуриста рука. Снимает чехол с конька дрожащей. Громко говорю: «Все! Не соперник!» Чайковская рядом кофе хлещет: «Замолчи!» Толя, муж ее, толкает меня: «Ты осторожнее, а то шлепнет».

Гарднер прыгает, делает полтора оборота и падает на задницу. Я говорю: «Вы видели?» Чайковская: «Замолчи!» Через несколько секунд он падает второй раз и уходит. В истории Олимпийских игр такого не было. А я охотник, читаю по лицам!

— Ну и ну.

— Еще случай. С Любой, второй женой, сидели в ресторане. Подошел здоровый лоб. С вызовом: «Ты, что ли, Тихонов?» Руку медленно-медленно убирает за спину. Не знаю, что задумал, но я сразу смекнул — не к добру.

— Сыграли на опережение?

— Тут же кулаком в печень — бам-с! Удар называется — укус кобры. Парня прямо на стол стошнило. И отключился.

— Вы удивительный человек, Александр Иванович.

— Охотник должен чувствовать все! У меня рекорд — 22 дня один в тайге. Отправился восстанавливаться после сезона. С собой пистолет Марголина на всякий случай.

— С «Марголиным» действительно спокойнее.

— Свежий воздух, река, костер — лучше восстановления не придумаешь!

Подвиг в поезде

— Диссидентом вы никогда не были?

— Книжки запрещенные читал. Например, Солженицына. «Иван Денисович меняет профессию», да?

— «Один день Ивана Денисовича».

— Точно. Молодцы. Эту книжку дали итальянские друзья, встречали меня в Риме после чемпионата мира. Осилил за сутки, выпив полведра кофе. Но всегда я был за великую Россию! Вот у меня речи Сталина с собой. Подарок Толи Быкова, его тоже посадили. Кстати!

— Что?

— В Москве я впервые побывал в 16 лет, возвращаясь с соревнований из Мончегорска. Обошел Красную площадь, и так захотелось в Мавзолей попасть, что сказал милиционеру: «Подержите лыжи, скоро вернусь». Тот поразился: что за деревня? На мне фуфайка, фронтовой рюкзак. Завязывался крест-накрест. Но пропустил!

— Увидели дедушку?

— Двух сразу. Товарищ Сталин тоже лежал рядом.

— А теперь расскажите, как бандита скрутили в поезде. Молодежь-то не в курсе.

— В марте 1969-го возвращаемся с Володей Мельниковым в Новосибирск из Кирово-Чепецка. Вечер, у нас крайнее купе, рядом вагон-ресторан. Заходим поужинать — за соседним столиком спиной к нам странный мужик. Здоровяк, пиджак явно не по размеру, под мышками порван. То ли бомж, то ли алкаш. Говорю Володе: «Подозрительный тип». Тот отмахивается: «Хрен с ним».

Быстренько перекусили, вернулись в купе, легли спать. А в три часа ночи крик: «Помогите! Убивают!» Открываю дверь — ползет окровавленная женщина. Я влетаю в тамбур вагона-ресторана. Лежит истопник с рассеченной головой. Кочерга валяется. Хватаю и наконец замечаю в полумраке у буфетной стойки того самого типа.

— В рваном пиджаке?

— Да. Стоит с огромным ножом возле сейфа. Видит меня, тут же берет второй нож, «лисичку». Я к нему, начинаю лупить кочергой. Прикрывая голову руками, куда-то бежит. Я за ним, замахиваюсь... А на полу лужа крови, поскальзываюсь, падаю. И он успевает нырнуть за дверь, поворачивает замок.

— А вы?

— Вскакиваю, разбегаюсь, выношу ее ногой. Смотрю по сторонам — мужика нигде нет. Дверь в следующий вагон закрыта, стекло выбито, торчат три металлических прутика. Наклоняюсь, просовываю руки и едва не получаю 35-сантиметровым ножом в шею. За эту секунду реально вся жизнь промелькнула перед глазами. Родители, бабушка, Уйское... Кадр за кадром — как в кино.

Тут мне дважды повезло. Во-первых, если бы он бил снизу под прямым углом, пропорол бы насквозь. А удар сбоку не получился. Во-вторых, вовремя подоспел Мельников, в прыжке дернул меня за ноги и вырвал оттуда. Иначе хана. Правда, рукой зацепился за дверь, и этот черт отрубил мне полпальца.

— Да вы что?! Вообще не видно.

— Вот вам еще одно подтверждение волшебных свойств мумие. Даже шрама не осталось... Дальше за дело взялись уже с Володькой. Мужик пробежал между вагонами, выскочил в следующий тамбур и выбил стекло наружной двери, собираясь выпрыгнуть на ходу. Я ка-а-ак дал кочергой, он вывалился. Дергаю стоп-кран — и по сугробам за ним.

— Удрать не пытался?

— Был без сознания. Когда связали и потащили обратно к поезду, очухался. Заголосил: «Ребята, прошу вас, убейте! Мне жить нельзя!»

— Его ведь расстреляли?

— Совершенно верно. На нем, как выяснилось, изначально было четыре трупа. Посадили. А он двух конвойных грохнул и сбежал. Год во всесоюзном розыске. В Кунгуре мы его вытряхнули, передали милиции.

— Судьба окровавленной женщины?

— Выжила. Как и истопник. На двоих — 17 ножевых ран! Женщине, которая оказалась директором вагона-ресторана, больше досталось. Она как раз подбивала дебет с кредитом — тут налетчик с ножом. Схватилась за лезвие, он рванул, и содрал ей все до костей. Потом еще добавил.

Орден и макаров

— У вас-то страх был, когда с кочергой за бандитом гнались?

— Об этом не думал. Действовал на автомате. Как в детстве, когда во время пожара старенькую учительницу спас.

— А это что за история?

— Мне было лет 13, летом с друзьями купались в реке. Смотрим — соседская изба горит. Мы в трусишках туда. Подбегаем, людей полным-полно. Тушат. Вдруг крики: «А бабушка где? Что, в доме осталась?!» Я, не говоря ни слова, ныряю в разбитое окно. Ничего не видно, всё в дыму. Хорошо, она закашлялась, я сориентировался, схватил ее, подтащил к окошку — тут уже и мужики подлетели, вытянули бабулю на свежий воздух. А я обратно на речку побежал.

— Дали вам медаль «За отвагу на пожаре»?

— Не-а. Вот за поимку преступника получил орден Красной Звезды и пистолет Макарова.

— А Мельников?

— Тоже. Сперва-то мы просто разъехались по домам, завалились спать. Меня жена разбудила: «За тобой пришли». Выглядываю — стоят двое. Явно из «конторы». У меня паника, думаю — где ж прокололся? Сажают в черную «Волгу», везут в местное отделение КГБ. А там начальник чуть ли не с распростертыми: «Саша, дорогой, что же вы молчите?» — «Что случилось?» — «Ну как, вы же в поезде рецидивиста задержали. Да вы герои!» Достает бутылку коньяка, стаканы, наливает. И тут заводят Мельникова, такого же перепуганного.

— Где вас награждали?

— Орденом Красной Звезды — в Новосибирске. Пистолетом — в Москве. Но это позже. А сначала почему-то только меня вызвали к Щелокову, который в своем кабинете вручил черно-белый телевизор и охотничий нож. Николай Анисимович — лучший милицейский министр всех времен! Поднял и зарплаты сотрудникам органов — и ответственность. Он был настоящий. А перед самоубийством награды надел — у него полная грудь, фронтовик! — и написал: «С мертвого ордена не снимают». Застрелился.

— Мельников вас в поезде спас. А еще когда?

— Весной 1968-го. Мы на охоту отправились, я провалился под лед. А там болото, сразу стало засасывать. Трясина вцепилась в меня как сто чертей. Выбраться нереально. Уже под воду ухожу, воздуха не хватает, начинаю с жизнью прощаться — и в последний момент нащупываю чью-то руку.

— Мельников?

— Да! Он крепкий, жилистый — выдернул меня. Мороз градусов десять, ветер, я мокрый как лягушонок. Раздеваюсь догола, пытаюсь вещи отжать. Володя мне отдает свое белье, сухое. А другой Володя, Кочкин, протягивает кружку самогона. Затем вторую. И бегом до избы, печь топить. Самое удивительное — даже не заболел!

— Где ваш макаров?

— Всегда ношу в кобуре на поясе, но сегодня оставил дома, потому что утром перед встречей с вами заезжал по делам в Моссовет.

— Были в жизни ситуации, когда пистолет вам помог?

— Однажды под утро возвращался в Москву, заехал в ресторанчик на Садовом кольце. Перекусил, вышел на улицу — а мой кабриолет другой иномаркой зажат. Вокруг ребята.

— С недобрыми намерениями?

— Мягко говоря. Я сразу все понял. Спрашиваю: «Что, пацаны, автомобиль понравился?» — «Ага». — «Могу продать. Но дорого!» — «Мужик, ты чё?» Достаю пистолет: «Убирайтесь! Считаю до трех». Они на меня. Но когда в воздух пальнул, сообразили, что к чему, прыгнули в свою машину и уехали. Время спустя снова у этого ресторана припарковался. Подходят: «Извините, мы же не знали, кто вы...»

Ружья

— Третьяк нам недавно рассказывал, как чуть было не стал Героем Соцтруда. При ваших четырех победных Олимпиадах — был шанс получить звездочку?

— Да мне уже 30 лет не дают наград. Все из той жизни, из молодости. Даже к юбилеям — ни правительственного поздравления, ни ордена.

— Обидно?

— Не особо. Хотя это неправильно. Меня же везде принимают как Гагарина! Вот в прошлом году объехал всю страну. Сахалин, Владивосток, Красноярск, Барнаул, Омск, Тюмень, Тобольск, Челябинск, Саратов, Волгоград... Куда ни приглашают — везде оплачивают дорогу. Мне-то не по карману.

Наверное, вы в курсе — я был богатым человеком, создал крупнейшее агрохозяйство в России. Плюс мясное и рыбное производство, выпечка хлеба. На выставке в Париже мне вручили золотую медаль как лучшему фермеру Европы. Но уже тогда говорил: «Богатая Россия никому не нужна, фермеры обречены на вымирание». Так и получилось — разворовали всё! И меня раздели подчистую!

— От накоплений вообще ничего не осталось?

— Абсолютно. Я нищий! На три пенсии живу. Олимпийская — 52 тысячи. Офицерская как у подполковника в отставке — 62. И 26 от родного региона. В квартире во время обыска 15 человек работали! Мне потом один генерал-полковник сказал: «Зарплату ж тогда не платили...»

— И что?

— Вот поэтому на обыски отправляли такие бригады. Растащили всё! Украшения, раритетные монеты, телефоны. Через девять с половиной лет пришел домой, открыл дверь — шаром покати.

— Вам ничего не вернули?

— Смеетесь? Что упало, то пропало! Единственное, что эти сволочи побоялись присвоить, — мои ружья и карабины. 43 ствола. Среди них коллекционные, стоят огромных денег. Уникальные модели — Франца Мацки, Auguste Lebeau, James Purdey, Westley Richards, Webley & Scott. А их сгребли, как дрова! Возвратили поцарапанными, побитыми...

— До сих пор с вами?

— Продал.

— За бесценок?

— Почти. Одно ружье James Purdey стоило 90 тысяч фунтов! Большая редкость — с двумя парами стволов. Хочешь — ставишь 12-й калибр. А хочешь — 16-й... Продал владельцу пивзавода. По прозвищу Разовый.

— Вот так прозвище.

— А ни дружба, ни отношения его не интересуют. Заплатил мне намного меньше реальной цены...

Все оружие я своими руками восстанавливал. У меня семь авторских свидетельств по линии Михаила Тимофеевича Калашникова, мы дружили до последнего дня. Получил от него приглашение на 90-летие, написанное от руки. А когда-то застал меня спящим среди станков.

— Где?

— На оружейном заводе. Мне было 19 лет, сам вытачивал ложе для своей винтовки. Спал на ящике прямо в цехе, чтобы не тратить кучу времени на оформление пропусков. В шесть утра кто-то трясет за плечо. Открываю глаза — надо мной стоит Калашников!

— Негодует?

— Удивляется: «Ты как сюда попал?» Я вскакиваю. «Вот, — говорю, — вытачиваю». Показываю расчерченную болванку из ореха. Калашников глядит: у меня рядом стамеска, рашпиль, киянка...

— Как полагаете, тот самый автомат придумал Калашников или пленный конструктор Шмайссер, который в те же годы работал в Ижевске?

— Калашников. Хотя много про него врали...

Неблагодарные щенки

— Про вас тоже чего только не писали. Самое нелепое обвинение?

— Когда в СБР сдавал полномочия Прохорову и его команде, спортсмены решили объявить мне бойкот. Круглов, Черезов, Чудов. Неблагодарные щенки, которые были никем, а я вывел их в большой биатлон. Немножко повоевал с ними, потом сказал: «Запомните, года через два в сборной наступит полный развал, сами оттуда повылетаете».

— Сбылось?

— На сто процентов! И вот заканчивается отчетно-выборная конференция СБР. Все голосуют единогласно за мою отставку и назначение Прохорова. Выхожу на улицу — догоняет один из его управленцев. Радостный такой: «Влипли вы, Александр Иванович. Тюрьмой пахнет...» — «С чего бы?» — «Деньги-то в союз на ваш счет капали».

— Как же так?

— Объясняю. Осенью 1995-го я неожиданно возглавил СБР. Реально ничто не предвещало, приехал в Новосибирск по своим делам. А там конференция, выборы президента. Старые друзья увидели меня — и наперебой: «Иваныч, спасай! У нас ни медалей, ни денег, ни стрельбищ, все развалено...» Приступив к работе, обнаружил, что в СБР действительно нет ничего. Даже банковского счета. Взял свой, обнулил, положил кое-какую сумму на хозяйственные нужды. Туда же шли спонсорские поступления.

Проверка, которую немедленно организовали люди Прохорова, показала — я к этому счету не прикасался. За 13 с половиной лет ни одной командировки от СБР не оформил! Всё на свои!

— Сколько же вложили в биатлон за эти годы?

— Ой, много. Точных цифр не назову. В то время деньги я не считал. Вспоминаю февраль 1996-го, Рупольдинг, мой первый чемпионат мира в качестве руководителя. Беру 300 тысяч долларов на премиальные и прочие расходы, кладу в чемодан. Сдаю в багаж.

— Рисковый вы человек.

— Когда получал чемодан, мелькнула мысль — не дай бог немцы тормознут. Но пронесло. Узнали, пропустили. Начинается парад открытия, появляется сборная России — и у меня шок. Кто в куртке, кто в пальто, кто в джинсах, кто в драных кроссовках. Как стадо оборванцев! На трибунах смех. Я-то в последний момент прилетел, понятия не имел, что команда раздета-разута.

— Как быть?

— Срочно сшить костюмы! Тут другая проблема — выясняется, что в городе во время чемпионата мира все закрыто. Но в Рупольдинге меня с советских времен знают, я же там неоднократно выигрывал. Попросил хозяйку гостиницы, в которой мы поселились, найти владелицу какого-нибудь ателье.

Приезжает милая фрау. Говорю: «Мне надо как можно быстрее одеть 40 человек. Посчитайте, сколько будут стоить клубный пиджак, рубашка, галстук, брюки, носки и ботинки. А женщинам жакет, блузка, юбочка, чулочки и туфельки».

— Сколько насчитала?

— Не помню. Зато врезалось в память, как вытаращила глаза, когда сообщил, что расплачусь наличными. Протянул пять тысяч долларов: «Это задаток». На следующий день сняли мерки, к концу чемпионата все было готово. На церемонии закрытия наша делегация выглядела изумительно. А главное, пошли результаты. Те, кто еще вчера в десятку не попадал, завоевали в Рупольдинге четыре золотые медали и столько же серебряных!

Партия с Талем

— Вы были очень богатым человеком. Потом в одночасье все потеряли. Как пережить это и не сойти с ума?

— Да я никогда на деньгах не зацикливался. Много их — хорошо. Мало — ничего страшного. Чем Всевышний одарил, тем и живу, жаловаться на судьбу не привык. Раньше моим девизом было четверостишие:

Закроет небо путеводную звезду,
Откажет компас, тишина накроет звуки,
Но я на ощупь выход свой найду,
И даже смерть опустит свои руки.

— Браво.

— А теперь на вопрос: «Как самочувствие?» — отвечаю другими строчками. Которые и спасают от негатива:

Я силен и телом, и душою
И могу творить и побеждать.
Жизнь моя, ты не шути со мною,
Я не собираюсь уступать.

— В лучшие времена у вас было 11 автомобилей. Зачем столько-то?

— Я люблю машины. В Олимпийский комитет каждый день на разных приезжал. Сегодня на Mercedes-600, завтра на Bentley, потом на Chevrolet. Ну а почему нет, если могу себе позволить?

— Сейчас у вас какая?

— Toyota Highlander.

— А белый Rolls-Royce сохранился?

— Нет. Хреновенькая машина. Слабая. Не для меня. Я ведь по сей день очень быстро езжу. На трассе Минск — Москва обычно иду 160-170 километров в час. А то и 200.

— Сколько ж на дорогу уходит?

— Рекорд — 4,45. Ночью. Торопился, нужно было документы привезти в аэропорт. Сами понимаете, на Rolls-Royce так не погоняешь. К тому же с возрастом сыпаться начал. Ну и продал за 70 тысяч долларов. Новый стоил бы 250.

— При такой любви к автомобилям — может, и «Чайка» в вашей жизни была?

— Есть и про нее история. Сборная прилетает в Домодедово, выхожу из Ту-104 — у трапа «Чайка». То ли на ней почту привезли, то ли еще что-то. Стекло опущено, говорю водителю: «До гостиницы «Спорт» подбросишь?» — «Легко». — «Сколько?» — «Червонец». Протягиваю четвертак: «Только подыграй». Дожидаюсь своих — Маматова и Колмакова, окликаю: «Ребята, присаживайтесь».

— Обомлели?

— Не то слово. Глаза выпучили, рты пооткрывали. Загрузили в «Чайку» лыжи, винтовки, рюкзаки — и помчали с ветерком. Когда доехали, водила произнес: «Александр Иванович, если что — звоните. Всегда в вашем распоряжении». Чем моих корешков окончательно добил.

В той же гостинице «Спорт» была еще хохма с Мишей Талем, великим шахматистом, чемпионом мира. Подсаживаюсь к нему в баре. Оглядывает меня внимательно и говорит: «А я вас знаю». Начинает мои достижения перечислять.

— Надо же.

— Ну, память-то у гроссмейстеров феноменальная. Беру коньячок, выпиваем по рюмочке, переходим на «ты». В какой-то момент предлагаю: «Давай народ соберем и у всех на глазах ничейку скатаем? Сначала ее в номере отрепетируем, потом ты спустишься, разложишь доску, и я подойду...»

— Согласился?

— Да. Он объяснил, куда я должен двигать фигуры, и вернулся в бар. А я о нашей задумке рассказал товарищу по команде — Сашке Ушакову: «Кто-нибудь обязательно предложит пари. Но что бы ни происходило, ставь, Шура, на меня!»

Когда подошел к Талю, вокруг него уже была толпа зевак. Говорю: «Сударь, позвольте партеечку». — «Пожалуйста». — «Может, на интерес?» — «Вы уверены?» — «Ну попробую...» На меня как на сумасшедшего смотрят, а я продолжаю: «Есть желающие сделать ставочку?»

— Денежную?

— Нет-нет, ограничились коньяком. Зеваки, естественно, не сомневаются, что меня в три хода разденут. Только Ушаков, ко всеобщему изумлению, говорит: «А я на Тихонова ставлю!» Начинаем играть. Таль — натура артистичная, вскоре всплескивает руками, восклицая: «Боже мой, ничья! Я в шоке. Саша, какой биатлон? Бросайте его скорее, вам нужно заниматься шахматами...»

— Сколько выиграли?

— Пять бутылок коньяка. На двоих!

Шубы и казино

— Ваши знаменитые шубы после обыска тоже растащили?

— Нет. Слава богу, хранил их не дома, в другом месте. А то бы точно больше не увидел. Правда, сейчас редко надеваю. В Белоруссии такой климат, что шубы выгуливать негде.

— Сколько их у вас?

— Три. Все — подарки друзей. Норка, соболь и камчатская лиса, огнёвка. Видели бы вы, как она на солнце играет! Вот многие говорили: эпатаж, понты... Нет! Я простой русский мужик. Ничего не украл. В старой России купцы ходили в шубах — а я почему не могу? Чего стесняться-то?

— Мы вас не осуждаем.

— Вспоминаю чемпионат мира в Италии, я еще президент СБР. Выхожу в лисьей шубе к трибунам, ведущий объявляет: «Уважаемые зрители, перед вами четырехкратный олимпийский чемпион, 11-кратный чемпион мира Александр Тихонов». А там и итальянцы, и немцы, прекрасно меня помнят. Такую овацию устроили! Беру микрофон: «Бонжорно!» И начинаю исполнять песню Тото Кутуньо «Итальянец»:

Lasciatemi cantare
perche ne sono fiero
sono un italiano
un italiano vero.

Трибуны грохнули! Вот она, политика!

— А где ваша баварская шляпа со значками?

— Украли. В Германии, в ресторане. Наверное, кто-то из болельщиков.

— Перстень у вас интересный.

— С изумрудом, это мой камень. Рядом герб России и биатлонист с 13-м номером на груди — под которым в Лейк-Плэсиде я закончил карьеру. Подарок товарища, ювелира. А вот этот золотой крест (расстегивает рубашку) — от Саши Карелина.

— Вы прошли через такое искушение, как казино?

— Нет. Карты люблю, а к казино равнодушен. Был там один раз. Сыграл в рулетку.

— Успешно?

— Сто тысяч долларов выиграл!

— В Монако?

— В Москве. Для начала предыстория. Мне подарили брелок. Написано: «Твои счастливые цифры — 2 и 7». Я запомнил. Потом и во сне их увидел. Думаю — к чему бы это? Тут друзья-борцы приводят в казино. Дают фишки: «Сыграй разок».

Ставлю на двойку. Выигрываю. Приносят стопку фишек. «А теперь, — говорю, — всё на семерку». Она и выпадает. Забираю в пакете деньги, накрываю друзьям поляну и уезжаю домой. С тех пор в казино ни ногой.

Находка

— Вокруг вас вечно какие-то приключения.

— На все воля Всевышнего. Ребята, у меня сильный ангел-хранитель. Расскажу две истории. Первая. 1984 год. Олимпиада в Сараево. С группой туристов живем в студенческом общежитии. Я в одном номере с Винокуром и Таничем.

Суточные крошечные. На обед официанты выставляют на стол по одной бутылке вина. Довольно неплохое. Но маловато. Говорю: «Винокур, спасай». — «Как?» — «Объяви на картавом местном языке, что автобусы на лыжные гонки и хоккей поданы». Володя из-за угла спародировал, все тут же ломанулись к выходу, а мы хоп — и быстренько бутылочки со столов убрали в сумку. Народ вернулся — вина нет, ха-ха.

Дальше идем гулять по городу. Я надеваю куртку, засовываю руку в карман и нащупываю пачку купюр. Отхожу в сторонку, смотрю — 10 тысяч долларов! Откуда?! Кто положил?

— У нас такие же вопросы.

— Вот! Ангел-хранитель!

— Или кто-то ошибся — потому что куртки похожи?

— Не исключено. Но никто о пропавших долларах так и не заикнулся. В итоге мы хорошо на них погуляли.

— История номер два.

— Свердловск, мне 16 лет, первые соревнования. Выигрываем эстафету, у меня лучшее время, получаю приз — часы «Кристалл». Ребята постарше говорят: «Аккуратнее. Смотри, чтобы не украли». Я бегу на вокзал, сдаю их в камеру хранения. А перед возвращением домой открываю в гостинице рюкзак — лежит сверток. Какой-то дорогой отрез ткани и трусики из очень плотного материала.

— Вот так находка.

— Первая мысль — наверное, кто-то из девчат рюкзаки перепутал. Я сразу к ним: «Чье?» Все молчат. Ладно, забрал. Отрез маме отдал, а трусы эти надевал перед гонкой в лютую стужу, чтобы избежать обморожения. Термобелья-то у нас в то время не было. В плавки газету засовывали, но не особо помогало.

— Самый адский холод во время соревнований на вашей памяти?

— Кемерово, лыжная гонка, 15 километров. Минус 32! Федерацией тогда руководил Вячеслав Захавин. Накатил водочки со своими заместителями, вышел на улицу: «Да нормальная погода. На старт!» Вот там намучились все. Девки так обморозили груди, что от боли орали.

Губерниев

— Ваши слова: «Дзюба — клоун в кубе! Онанизмом занимался. Разве нормальный человек может себе это позволить?»

— Тем более выставлять на показ!

— Вы же сами в молодости подолгу сидели на сборах. Как без женщин выдерживали?

— Почему? Были женщины.

— Это другое дело.

— Дорогие мои, кто ищет, тот всегда найдет! К тому же я при деньгах, хорошо одеваюсь, прекрасно танцую, с дамами любезен и обходителен. Как на сборе день отдыха — отправляюсь в ресторан.

В Москве предпочитал «Пекин». На двери постоянно висела табличка: «Мест нет». Но меня там уже знали, старенький официант встречал словами: «Сашенька, сейчас все организую». Накрывал столик около лестницы. Я заказывал бутылочку шампанского, не торопясь ужинал. Любил посидеть один, наблюдая за людьми. Мне было важно восстановиться психологически, сменить обстановку, уйти от тренировочных будней, пота, одних и тех же разговоров...

— Знаменитый хоккеист Евгений Зимин рассказывал нам, как на Олимпиаде в Гренобле закрутил роман с американской фигуристкой Пегги Флеминг. У вас такой опыт был?

— Нет. Никогда меня иностранки не привлекали. Скажу откровенно — лет в 25 получил предложение от одной богатой немки. Ответил: «Нет! Я русский, казачьего рода...»

— Почему вы говорили: «Проклинаю день и час, когда встретил Елену, третью жену»?

— Она из Кирово-Чепецка. Я увидел и влюбился. Просто голову потерял. Развелся с предыдущей женой, с которой четверть века прожил, перевез Елену и ее дочку Полину в Москву.

Перед свадьбой мать Елены мне говорила: «Ой, Александр Иванович, хорошенько подумайте, надо ли вам это...» О собственной дочери, представляете? Я не прислушался. О чем горько пожалел. Большего разочарования в женщинах за всю жизнь не испытывал. Подлая, непорядочная, деньги у меня воровала. Пока я в Австрии был, переписала на себя тайком кое-что из моей недвижимости. И Полина, которую удочерил, — под стать матери.

— В чем?

— Такая же мошенница. Хотя во всем ей помогал, устроил в английскую спецшколу, потом в академию налоговой полиции... Но ничего, Полину Бог покарал. Вышла замуж за парня из Чечни, а тот оказался альфонсом и аферистом. Как и его старший брат. У меня много друзей-чеченцев, прекрасные ребята. Эти двое — исключение.

— Зато с четвертой женой вам, кажется, повезло.

— О да! Машенька — моя радость, мое спасение. Мы уже 23 года вместе и ни разу не поссорились. А познакомились, когда я в Австрии жил, она из Минска приехала ко мне переводчицей. Так и закрутилось.

— В Минске-то вам уютно?

— Очень. Порядка здесь больше. Даже машину иногда оставляю незапертой — знаю, никто не залезет. Постоянно смотрю выступления Лукашенко. На Западе его критикуют, называют диктатором... Но как человек, живущий в Белоруссии 15 лет, могу сказать — он не диктатор. А хозяин. Самый настоящий Батька. Белоруссия как была во времена СССР чистой, спокойной, ухоженной, такой и осталась. Понятно, не все идеально, но покажите мне место на земле, где вообще нет проблем?

— В прошлом году вы наконец-то помирились с Дмитрием Губерниевым. Кто первым сделал шаг навстречу?

— Обоюдное желание. Нельзя быть вечно в конфронтации. Неправильно это. В октябре Диме исполнялось 50. Меня попросили записать поздравление на камеру. После эфира он позвонил, поблагодарил. Вскоре во дворце Ирины Винер прошел гала-концерт, посвященный героям спорта. Дима был ведущим, а я исполнял несколько песен. Ну и предложил спеть вдвоем одну из моих любимых.

— Это какую же?

— «Команда молодости нашей». Он сразу согласился. Пожали руки, вышли на сцену. Дима подпевал. Когда закончили, зал встал. Кто-то плакал.

Бюст и икона

— Последние слезы в вашей жизни?

— В октябре прошлого года, когда на родине, в Уйском, открывали мой бюст. Сняли покрывало — у меня слезы потекли. Бюсты прежде при жизни ставили дважды Героям, товарищу Сталину... Сейчас я то ли второй, то ли третий человек в России, кому сделали такой памятник.

— Хоть похож?

— Очень! Это подарок знаменитых литейщиков Дубровиных. Они полторы тысячи памятников установили. Столыпину в Екатеринбурге, например. Ну и меня уговорили.

— Что ж уговаривать? Вот нас уговаривать бы не пришлось.

— Такая ответственность, скажут — охренел Тихонов! «Покушение, тюрьма» и прочее. Вдруг бюст ставят. Но прежде чем согласиться, я всю свою судьбу перевернул, задаваясь вопросом: «Саша, тебе за что-то стыдно?»

— Понятно, что ответили.

— Да. Ни за что. Своим поступкам всегда даю трезвую оценку. Честно вам скажу — если бы где-то по жизни напоганил, никогда бы не дал добро на бюст. Установили его возле школы, которая носит мое имя. 1 сентября первоклашки будут там клятву давать.

— Боже. Какую еще клятву?

— Вот сейчас пишут слова. «Обязуюсь учиться, уважать педагогов, заниматься спортом...»

— Может, не стоит?

— Стоит! Обязательно стоит!

— Мы читали — в родном селе у вас вышла драка с батюшкой. Теперь он ходит мимо того самого бюста?

— Никакой это не «батюшка». Отец Павел, бывший алкаш, самогонщик. Разбил не одну машину. Прошу об этом обязательно написать!

— Воля ваша.

— В свое время я выкупил и передал церкви икону Александра Невского, которую хотели продать за кордон.

— Сколько заплатили?

— 27 тысяч долларов. Просили 50. Я вывернул карманы: «Ребята, все, что есть. Последнее отдаю!» — «Забирай...» Есть фотографии, как в деревенскую церковь вношу икону. А отец Павел ее убрал так, что даже не видно. Потом возводили новый храм. Лет пять. Я хорошо разбираюсь в строительстве — можно было за год управиться. Тут пять!

— Не из-за этого же вы дрались?

— Он здоровый, наглый, всех запугал. Выстроил себе неподалеку два дома. И люди молчат!

— Но не вы?

— Однажды раздается звонок: «Икона Александра Невского — ваша?» — «Моя». Ну и рассказывают — отец Павел ее уже заложил. Я еле выдавил: «Как?!» Ну, мразь.

— У нас нет слов.

— Потом я выяснил — старушки из деревни, когда церковь построили, несли туда иконы. Самые древние он распродал. Мошенник каких свет не видывал!

— Он еще служит?

— Да! Так слушайте дальше. Звоню ему: «Я забираю икону». Приезжаем с Ваней Черепановым, моим одноклассником. Заходим в церковь. Лежит лист, протокол изъятия. Спрашиваю: «А где протокол принятия иконы?» — «Мы тогда забыли». Ваня ее держит. Я спускаюсь по лестнице — а дочка этого попа снимает на видео. Вокруг служанки, которые ему огород вскапывают. Там все на него работают.

— Не понравилось вам, что снимают?

— Говорю: «Девочка, зачем ты это делаешь?» Шагаю мимо. Вдруг вопль: «Наших бьют!» Клянусь вам! Он сзади — и на меня. Бросает на землю, начинает пинать.

— Ох, господи.

— Ваня меня накрыл, икону не выпускает. А поп хватает за волосы, тащит к машине и говорит: «Хочешь, я тебе по печени вмажу?!» Уже метит!

Думаю — если вмажет, умру. Я был как раз после операции. Но он не решился, отпустил. Сажусь в машину. У меня вот эти очки падают. Видите, поломаны? Мне их из Кембриджа прислали.

— Даже там вас чтят?

— Я помогал окончить этот университет парню, который попал в сотню лучших выпускников. Очки уникальные, на одной дужке написано «Тихонов», на другой «Кембридж». Буду ремонтировать!

— Так что с иконой? Не терпится узнать.

— Состояние у меня ужасное. Отвозят в Челябинск. Трое суток уколы, капельницы... Еле живой! Потом самолетом в Минск. Там недели две на улицу не выходил.

— А икона?

— Дома у меня в Минске висит.

— Не снесет ночью поп бульдозером бюст-то ваш?

— Думаю, не решится.

— Что ж его после мордобоя не уволили?

— А кто уволит? Я писал обращение к патриарху — ответа не дождался. Хотя еще поборемся. Я не успокаиваюсь. Как человек верующий знаю — возмездие будет. Казаки не прощают обид.

— Вы же потомственный казак?

— Да! Уйское — единственная на Урале деревянная крепость, которую не смог взять Емельян Пугачев. Более двух недель штурмовал! А обороняли ее всего триста казаков.

Говорят, характером я в деда Григория. Много о нем слышал, но никогда не видел. Его в 30-е краснопузые расстреляли.

— За что?

— Было у деда четыре лошади и два работника — все, кулак! К стенке! Семья обнищала. Мне рассказывали, что любимая поговорка Григория: «Семь раз отмерь и ничего не отрезай, меряй дальше». Я и сам этого принципа придерживаюсь.

— Про вас кино снимать надо, Александр Иванович.

— Между прочим, пару лет назад про меня документальный фильм вышел — «Александр Тихонов. Властелин своей судьбы».

— Великолепное название.

— Отсыл к стихотворению шотландского поэта Уильяма Эрнста Хенли «Непокоренный». Я вам сейчас прочту. Написано в середине XIX века — но словно про меня.

Из-под покрова тьмы ночной,
Из черной ямы страшных мук
Благодарю я всех богов
За мой непокоренный дух.
И я, попав в тиски беды,
Не дрогнул и не застонал,
И под ударами судьбы
Я ранен был, но не упал.
Тропа лежит средь зла и слез,
Дальнейший путь не ясен пусть,
Но все же трудностей и бед
я, как и прежде, не боюсь.
Не важно, что врата узки,
Меня опасность не страшит.
Я — властелин своей судьбы,
Я — капитан своей души.