Спецпроект «Русского репортера». Как писать учебник современной истории
Во время визита президента США Ричарда Никсона в Китай в 1972 году премьера КНР Чжоу Эньлая спросили о его отношении к Великой французской революции, на что тот якобы ответил: «Еще слишком рано об этом судить». Обычно в связи с этим ответом принято восхищаться мудростью, дальновидностью и подлинно стратегическим мышлением китайских лидеров, но на самом деле Эньлай просто недопонял переводчика и «спутал» революцию 1789 года и парижский «красный май» 1968 года. Как впоследствии рассказывал присутствовавший при этом американский дипломат Чейс Фримэн: «Я отчетливо помню происшедший обмен. Это было недопонимание, которое было настолько вкусным, что не хотелось его развеивать».
РЕКЛАМА
И если о войнах и революциях двухсотлетней давности исторический учебник писать все-таки должен, то надо ли вообще писать о событиях, которые произошли 25 лет назад и еще слишком «горячие»?
— Все события менее чем 20-летней давности, это события собственной истории. Любые события требуют осмысления. Это будет не история, а идеологическая оценка, — убежден доктор педагогических наук, заведующий кафедрой педагогики МПГУ Алексей Рыжов. — Плюс это будут события о самих детях, которых мы сейчас учим. Поэтому как минимум должно пройти одно поколение. Социологи считают, что одно поколение — это как раз 20 лет. После этого события могут попасть в учебник истории. И изложение этих событий должно принципиально отличаться. У детей есть родители, которые были очевидцами недавних событий. И родители будут интерпретировать их по-своему. Для ребенка слова мамы с папой всегда более значимы и более запоминающиеся, чем то, что написано в учебнике.
Действительно, трудно нейтрально, в сухом научном стиле описывать крушение СССР, которое для одних — «величайшая трагедия», а для других «избавление от диктатуры и обретение свободы». Для одних — военные кампании в Чечне: борьба с терроризмом и наведение конституционного порядка, для других — война с собственным народом. Присоединение Крыма разными людьми называется и «возвращением в родную гавань», и «аннексией». И все это не опрокинутые в глубину веков абстрактные кабинетные или кухонные споры, а само содержание сегодняшней человеческой жизни.
— В учебниках по истории это не надо затрагивать! В любом случае речь об этом может зайти только в старших классах, да и то там на это часов не хватит, — доказывает профессор кафедры истории и теории политики МГУ
Сергей Черняховский. —– Естественно, здесь даже последние десятилетия советского периода следует отображать в самых общих штрихах. Обсуждение недавних событий — это другой предмет. В вузах есть такое направление, как «Политические процессы современной России».
В разных школьных и образовательных традициях разные подходы: близкую историю изучают везде, но где-то в рамках истории, а где-то в рамках обществоведческих дисциплин.
— У разных национальных школ есть разные взгляды на то, до какого момента нужно писать учебники и вообще преподавать историю, — говорит главный редактор журнала «Историк», учитель истории Владимир Рудаков. — В одних странах считают, что все, что было 20–30 лет назад, — это уже политика, а не история, и поэтому дальше учебники не пишут. Что мы знаем про события 1993 года в Москве? У нас ведь есть воспоминания участников. Но это слово против слова. Что было за кулисами, кто, какие решения принимались в августе 1991-го? Тоже не знаем — архивы-то закрыты. Другое дело, что школьники имеют право и хотят знать, что происходило и в недавнем прошлом. Они тогда были детьми или еще не родились и поэтому хотят услышать на уроках истории о том времени. На каких еще уроках они об этом узнают? Только на истории. Так что придется по-прежнему доводить курс истории, как было принято говорить, «с древнейших времени до наших дней».
Специально обходить «наши дни» и вообще никак их не описывать еще и очень опасно. В переполненном информацией мире этот искусственный вакуум будет мгновенно заполнен сведениями из самых разных, в том числе ненадежных, источников — из книжек псевдоисториков, из желтых газет и телепередач.
— Большие промежутки времени, не заполненные сведениями о событиях, во всяком случае о сути происходившего, которые слишком часто есть в учебниках, заполняются мифами, в том числе социально опасными, например концепциями заговора, — сетует профессор кафедры всеобщей истории Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета Борис Филиппов. — Концентрация мифов — это переход от Советского Союза к постсоветской России. Масон ли, агент ли ЦРУ Горбачев или нет, такие вопросы ставит мифологическое сознание, потому что самостоятельно объяснить: почему рухнула великая держава, это все-таки может быть даже выше человеческих способностей. Этот период перехода обязательно должен быть показан подробно.
То есть у нас ситуация, когда «нельзя писать», но «не писать тоже нельзя».
— Подтекст вашего вопроса иной: стоит ли вообще рассказывать в школе о событиях 1991—2015 годов? – говорит историк, директор гимназии № 1505 Леонид Наумов. — Тогда, да стоит. Но самый важный, сложный и интересный вопрос, который на самом деле волнует и меня, и тысячи других учителей, звучит у вас скороговоркой и почти случайно – «как».
Так вот, как можно рассказывать о недавней истории?
Живая история
— Хорошо. Как вообще это мероприятие планировалось? — рассказал в свое время «РР» полковник в отставке Николай Баталов о неудавшейся попытке военного переворота в России 20 июля 1998 года под руководством генерала Льва Рохлина. — Хотели силовой захват власти. Силовой! Вот даже разговора не было о каких-то там «протестных мероприятиях». Это так, несерьезно. Вот сюда, в центр Волгограда, на площадь Павших Борцов и площадь Возрождения, планировалось вывести силы корпуса.
При всех сложностях, связанных с изучением современной истории, с закрытыми архивами и горячей эмоциональностью восприятия, с мучительными попытками найти баланс и при этом не потерять здравый смысл в бесконечной цепи оговорок, этот процесс имеет одно неоспоримое преимущество по сравнению с изучением давней истории — его можно воочию наблюдать. Есть множество свидетелей с разных сторон. Живы многие участники.
И для нас это еще и привычная, вполне журналистская работа. «РР» неоднократно делал и исторические расследования, и очерки о персонажах недавней истории с живыми свидетельствами. Да, мы не знаем точно, к примеру, обстоятельства смерти Льва Рохлина, но точно знаем, что заговор был, и знаем подробности его плана, от свидетелей и участников.
— При написании учебников обращаться лучше к чистому источнику, к трудам тех историков, в чьей интеллектуальной честности никто не сомневается, для того чтобы не оказаться в плену мифов, исторических подлогов, — говорит профессор Филиппов. — Но применительно к настоящему периоду лучший источник — это воспоминания участников событий. Когда деятелей 1990-х стали критиковать в последнее десятилетие, они стали защищаться, давать интервью и писать воспоминания. Теперь мы можем, читая их, выстраивать свою картину. Это называется «живая история».
Про новейшую историю мы знаем так много, что даже отчасти снижается проблема концепций и интерпретации, сами факты живы и интересны. Редкий для истории случай, например, как и когда образовалась группа, которая сыграла исключительную роль в новейшей истории — группа «реформаторов», и как она вошла во власть. «Эта группа имела три куста, которые сформировались независимо друг от друга, — рассказал в свое время на публичной лекции в Полит.ру участник группы, руководитель Института национальной модели экономики Виталий Найшуль. — Они познакомились в 1987 году». И дальше в той же лекции: «Я сам видел текст, который Гайдар писал для Ельцина, с этим текстом Ельцин должен был выступать. И там были слова о том, что необходимо произвести освобождение цен. Рукой Ельцина на этом тексте было написано: “уже в этом году”. А это, я думаю, и есть головная операция, которую провела гайдаровская команда».
Понятно, что участники событий могут рассказывать разные версии и давать разные оценки, но и у историка, как и журналиста есть метод и позиция, которые требуют определенной нейтральности и задачи сначала установить факт, а потом уже нанизать его в какое-то повествование.
— Если вы возьмете зарубежные страны, то там современность в историю не входит, это называется политология или как-то иначе. Хотя, например, в Германии есть «современная история», это специальный термин. Послесловие в курсе истории должно быть, иначе ученик будет воспринимать это как абстракцию, которая не связана с реальной жизнью, — говорит старший научный сотрудник Института всеобщей истории РАН, профессор ВШЭ Вадим Дамье. — Должны быть представлены разные точки зрения. Что это значит? Не нужно писать, если правительством сделан такой-то шаг, то это — «идиотская мера» и нельзя было этого делать. Даже если человек сам так считает, в учебнике это писать нельзя. В учебнике нужно написать, что те, кто принимал это решение, основывались на тех и тех фактах, а те, кто критикуют это решение, руководствуются такими-то аргументами.
При этом здесь и сами историки часто пользуются приемами журналиста и социолога:
— В рамках метода живой истории можно также брать интервью, — отмечает Филиппов. — При этом нужно уметь надавить на ту мозоль, когда человек начинает рассказывать больше, чем он хочет рассказать. Если ты думаешь, что пришел и тебе все расскажут — нет, не расскажут. Есть вещи, которые бывает стыдно рассказывать, но если ты правильно задашь вопрос, то расскажут.
Многообразие источников
«Меняю лицо кавказской национальности на жидовскую морду» — один из самых характерных московских анекдотов времен первой чеченской войны. Антисемитизм как проблема обсуждался активно в перестройку, потом проблема исчезла, зато появился другой образ «чужого»: выходцы из Северного Кавказа. А в последнее время накал и этой проблемы снизился: вся страна видела как чеченцы и другие народы воевали «за Россию» в последних войнах. Но при этом анекдот остался и стал историческим источником, мы можем себе живо описать конфликты и официальный язык того времени.
В новейшей истории мы имеем массу нетривиальных источников, в том числе и в массовой культуре. Пять лет назад «РР» исследовал новейшую историю по текстам популярной музыки, получилось забавно, но полезно. Например, мы увидели как желаемый «Американ бой, поеду с тобой» меняется в начале 2000-х на других героев: если верить группе «Поющие вместе», только он удовлетворяет довольно скромным требованиям русской женщины, которая хочет всего лишь «такого, как Путин, полного сил, // Такого, как Путин, чтобы не пил, // Такого, как Путин, чтоб не обижал…»
Да есть проблема архивов и продолжающегося следствия или политического процесса. Например, дела против Михаила Ходорковского все еще заводятся новые, в том числе по эпизодам, где есть исторические свидетельства, но нет прямых доказательств. Для статьи «РР» под названием «Ходор»
Виктор Дятликович собрал много материала: «С мэром Нефтеюганска Владимиром Петуховым я встречался за неделю до его убийства. На его столе стояла вызывающе большая табличка: “Денег нет”. Но ясности про громкие дела того времени вряд ли мы достигнем в ближайшие годы. Естественно, предполагаемый учебник должен содержать только “железные факты”».
Но несмотря на недостаток «закулисных» источников, есть источники, которые мы и не могли себе вообразить, например Викиликс, полный забавных деталей и подробностей. «Сын начальника департамента уголовного розыска МВД РФ Владимир Колокольцев рассказывал Каневу, что своей задачей номер один его отец считает смещение Лужкова в течение года. У Колокольцева есть опыт — именно он убрал из Орла губернатора-долгожителя Егора Строева», — писал американский посол задолго до отставки бывшего мэра Москвы Юрия Лужкова.
Поэтому основная проблема даже не в недостатке фактов, а в том, чтобы в них не запутаться и не запутать читателей.
— Я вот на досуге решил подсчитать в учебнике для 8-го класса количество дат, событий и имен, — говорит Алексей Рыжов о проблеме фильтрации фактического материала. — В именах я остановился на цифре 1,5 тысячи, дальше не стал считать. И на цифре 800 дат я тоже остановился. Подчеркиваю, это не полный список. Как разобраться ученику с тем количеством фактологии, которая ему предлагается? А ведь эта фактология еще и оценочными суждениями снабжается. Вот эта проблема является центральной для современных учебников.
А как можно и нужно отбирать факты и рассказывать историю?
О чем главный сюжет?
В отличие от древней истории, в истории последнего времени трудности прямо противоположные. Мы отлично можем реконструировать историю быта и обыденности: как появлялись евроремонт и новостройки, как возникали новые школы, что сколько стоило, какие песни и фильмы смотрели люди, как менялся рабочий график, что ели и особенно пили. Трудности возникают в большой истории: истории общества и государства.
— Учебник должен иметь такую струю, тренд, линию, на которую все факты бы нанизывались, как шашлык на шампур, как детали на ядро, — говорит военный историк Олег Сергеев. — Не познав общего, нельзя познать частности. А еще нельзя игнорировать крылатое высказывание Владимира Ильича Ленина: «Смешно не знать военной истории!»
С историей войн и внешней политики все более-менее ясно, и хорошо документировано. Но во внутренних делах придется выбрать приоритеты, угадать главные тренды эпохи, как если бы мы писали историю через сто лет.
— Это период становления современного российского государства, — считает Филиппов. — Задача номер один, которая стояла перед руководством страны и перед страной, была сохранить страну, сохранить ее целостность, единство страны. Каким образом было сохранено единство — это главная проблема. Тут же стоит говорить о том, а какие возможности для этого были. Мне рассказывали, как на заседании правительства Гайдар в ответ на предложение Шахрая применить военную силу, спросил: «А вы уверены, что они будут выполнять наш приказ?..» У нас государство самоустранилось в начале 1990-х. Люди несли деньги в МММ, потому что они по-прежнему считали: если что-то разрешено, значит, государство за это отвечает. А оно никаких обязательств на себя перед обществом по большому счету не взяло и было занято совсем другим.
Причем в самих источниках процесс разрушения и восстановления государства в разные эпохи обсуждался по-разному. Например, в 1990-е основным мотивом обсуждения было строительство демократии, а не сила государства. В западной истории и политологии и сейчас усиление и ослабление демократичности является основным сюжетом описания политической истории новой России. Это кажется явным упрощением, схема не работает. Но и не обсуждать демократию, которую мы строили, по официальной версии, почти до последнего времени тоже не можем.
И тут мы согласны с историком Борисом Филипповым, что несколько более сложную и работающую схему предлагает американский социолог Чарльз Тилли:
—Чарльз Тилли пытался проанализировать опыт демократического строительства в постсоветских странах. У него очень важные замечания о том, как трудно найти золотую середину между силой государства и силой демократии, так что — чуть-чуть в сторону и все идет вразнос: либо диктатура, либо анархия.
Мы видим в новейшей истории маятник, где сначала разрушается государство, но усиливается демократия, потом усиливается государство, но ослабляется демократия, причем желаемое направление — сильное государство при эффективном вовлечении граждан, демократии.
Связанный сюжет — про империю и нации. В вышедшей только что книге Nationalizing Empires совершена концептуальная революция: оказалось, что империи и нации — не противоречат сущности, они возникали вместе, рука об руку. Инициатор проекта — российский историк Алексей Миллер.
— Идея, что империя — это плохо, а нация — это хорошо, и что будет нам всем счастье, когда мы все распадемся, была очень популярна в 1970–1980-е годы, особенно в тех кругах, которые производили культурную продукцию, — комментирует Миллер для журнала Historicum. — И потом, собственно, наступил этот самый распад. И сразу возникли некоторые сомнения. У нас на глазах распадалась Югославия, потом стал распадаться Советский Союз. И хотя мы часто говорим, что Советский Союз распадался заметно менее кроваво, чем можно было ожидать, но кровищи-то было все равно очень много.
Большинство новых исторических концепций в странах Восточной Европы и Азии — это концепция нации, причем нации обиженной. Для России она явно не подходит. Россия — многонациональное государство и стремится не к унификации народов, а к разнообразию в одном государстве, и это другая грань ключевого сюжета последней четверти века.
Личность в истории
— Русский историк и педагог Петр Михайлович Бицилли писал, что если у историка не будет внимания, уважения к исторической личности, то не будет воспитываться и уважение к человеку вообще, то есть к самому читателю истории, к нам самим, а это большая проблема именно для нашей культуры, — говорит Борис Филиппов.
Человек в историческом повествовании — это герой, совершающий поступки. В шекспировском театре не обязательно ставить грубые оценки типа хороший или плохой человек, в самом его действии и драматических обстоятельствах раскрывается характер.
— Работа была выматывающей, — рассказывал «РР» внук Евгения Примакова Евгений Сандро, — он почти не бывал дома — только чтобы приехать, упасть, проснуться и уехать. Ему редко удавалось отдыхать. Он любил бывать в театре, а лучший отдых — это бесконечное чтение. Еще писал стихи для души. Очень хорошие стихи, очень трогательные стихи, которые мы сейчас перечитываем. Иногда даже сама работа — как один из видов отдыха. Но пост главы правительства отбирал у него все душевные силы, и ни на что не оставалось времени.
Это мнение внука, очень комплементарное, но есть и другие, любая политическая фигура противоречива, но этим же и интересна, плоские характеры не натуральны. Вы можете любить одних премьеров, а других ненавидеть, но как они работали в каких условиях, как именно решались или не решались на поступки — интереснее оценок.
— Нужно еще прослеживать человеческие судьбы и отмечать, как они связаны с общественными институтами, — дополняет Филиппов. —Активный человек не может реализоваться вне какой-то структуры. В позднесоветское время едва ли единственной более или менее живой структурой был комсомол, потому что партия совсем одеревенела, как и профсоюзы. И вот под эгидой комсомола появилось в тот период много энергичных людей. Они составили бизнес-актив первых лет. Также активные деятели вышли из спортивных структур, из преступных — причем это очень важно для наших 1990-х годов. Также, когда все развалилось, то не развалилась Церковь — и за каких-то несколько лет было зарегистрировано 4300 новых общин, и они стали строить и восстанавливать храмы.
Смысл и назначение истории
Понятно, что раз мы говорим о приоритетах и концепциях, то явно у учебника будут какие ценности, смыслы и оценки. Эта проблематика весь последний год обсуждалась в рамках создания «единого учебника истории». Так или иначе, но от идеи одного-единственного учебника как канонического священного текста со временем отошли в сторону единого историко-культурного стандарта. «Я предложил бы единый учебник по истории не понимать как одну конкретную книжку», — заявил бывший министр образования, а ныне помощник президента Андрей Фурсенко. И вот в апреле 2015 года общественности представили линейки целых трех единых учебников, которые осенью и были направлены в школы.
— Скорее речь идет не о взглядах, а принципах формирования содержания. Это принципы патриотизма, толерантности, гражданственности. Здесь двух мнений быть не может, эти вещи прописаны в конституции, – объясняет заместитель директора Института российской истории РАН Виктор Захаров, один из разработчиков концепции единого учебника. – У нас есть набор конкретных фактов, событий и людей, которые являются обязательными. В учебнике даются сведения, дальше в школе можно с этим работать: поставить вопрос о работе какого-либо деятеля, начинать дискуссию.
Разнообразные же спорные и болезненные моменты в учебных пособиях будут драпироваться политкорректными формулировками. Монголо-татарское иго станет «ордынским», чтобы, видимо, не обидеть татар. Октябрьскую и Февральскую революции вместе назовут Великой русской революцией — по аналогии с Великой французской и Английскими революциями. По масштабам и последствиям это действительно великое событие, а уж приветствовать революцию или проклинать — дело десятое.
А как нам поступать с историей последней четверти века? Утонуть в политкорректности или, наоборот, не сглаживать углы?
Понятно, что исторический текст. В отличие от публицистики предполагает больший масштаб и отстраненность, и понятно, после его прочтения никому не должно хотеться, как однажды говорил историк Алексей Миллер, ни убивать (врагов), ни самоубиваться (от прочитанных ужасов про свою родину).
Одна из немногих стран «первого мира», где что-то вроде единого учебника есть, — это Япония.
— В Японии еще с конца 1950-х существует практика, когда учебники проходят обязательную экспертизу через министерство образования, – говорит доктор исторических наук, профессор кафедры новейшей отечественной истории МПГУ Василий Цветков. — Здесь отслеживается их соответствие учебному стандарту, в основе которого, помимо чисто методических рекомендаций, содержится детальная характеристика определенных исторических периодов. И там подчеркивается, что Япония —это страна, которая имеет сложную историю. Не делается никаких секретов из милитаристского прошлого. Дети должны знать трагедию атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. Но главное в том, что страна сумела сохранить единство народа. И после Второй мировой войны, когда страна лежала в руинах, она была восстановлена не только благодаря, как говорится, помощи Запада, но и благодаря тяжелому, самоотверженному труду миллионов людей. Вот эти ценности обозначены предельно четко.
А вот в Южной Корее попытка ввести единый учебник обернулась громким скандалом, митингами профессоров и студентов, шествиями и забастовками. Так жестко академическая среда отреагировала на попытки правящей правой партии «Сэнури» в новом учебном пособии «обелить» президента и генерала Пак Чон Хи: фигуры для Кореи неоднозначной, автора «экономического чуда», но и диктатора, жестоко расправлявшегося с политическими оппонентами, а по совместительству еще и отца нынешнего президента Пак Кын Хе, которая и затеяла реформу.
Исторические учебники не должны быть навсегда, основные ценности и доблести логично брать безусловные и общие. Например, мы пока бы смотрели ценность мирного и дружного существования разных народов, ценность человека, его свободы и творческой самореализации. Ну понятно, последние 25 лет — это не начало и не конец истории:
— Человеку нужно понять смысл того, ради чего мы живем, — рассуждает Филиппов. — Без этого он не может существовать как народ. И конечно рассказ об истории 25-летия нужно начинать с того, что мы были великой державой, которая по разным причинам дважды за одно столетие рухнула… Киссинджер, который не очень высоко оценивал российскую и советскую политику, в своей книге «Дипломатия» говорит, что во всех кризисах Россия спасала Европу. И я своим студентам даю задание: посмотрите, как и что Киссинджер пишет о России, и студенты изумленные и гордые сообщают мне о том, что мы, оказывается, Европу спасаем.
Такие смыслы не нужно писать явно в учебниках, но ничего нельзя написать, если не чувствовать какого-то смысла в этой грандиозной, часто жестокой драме под названием история России.
0
63.00
