— Я ни о чем таком не слышала. (Смеется.) У нас вообще не стоит этот вопрос. Я уже была замужем, Саша был женат. Сказать: «Ой, давай поженимся!» — это сейчас не про нас. В общем, никто никому не делает предложения. Мы вместе, просто вместе, и все…
— Наверное, по факту гражданским мужем. Очень я не люблю всяких определений. Я и сама долго не могла подобрать правильные слова… Бойфренд — смешно, это какое-то детство. Сожитель — ужасно. Любимый — слишком интимно. Мой молодой человек? Ну о’кей, если его еще можно считать молодым человеком, то — ну хорошо. Но вообще-то я про него говорю просто: это мой Саша. А моя семилетняя дочка Ксения называет его: «Твой жених».
— Не думаю, что она особенно этого ждет. Иногда спрашивает: «А вы женились?» — «Нет». — «А, ну ладно…» Видимо, собирает информацию для выстраивания картины мира. Но Ксюшу больше волнует ее собственный школьный жених. Она утверждает: «Мы с ним будем вместе навеки». С ней вообще интересно поговорить. Недавно она задала Саше такой вопрос: «Саш, расскажи, а как ты вообще появился у нас дома?» Ужасно смешно.
— В Ницце. Мы летали туда каждый год в августе на протяжении восьми лет. У нас сложилась большая веселая компания. Кто-то снимает квартиры, кто-то виллы на побережье. Иногда собираемся все вместе и готовим ужин. Очень часто случаются спонтанные вечеринки. На одной из них мы с Сашей и познакомились. Была приятная компания, приятное общение. И мы продолжили с ним общаться в Москве. Я была уже свободной и, можно сказать, занималась внутренним обустройством. Все в жизни казалось новым. Ведь всегда я была не одна, всегда были «мы», а тут стала «я». И я училась этому новому ощущению, что теперь я сама по себе. Думала: «Ну и отлично, делаю что хочу, еду куда хочу. Ориентируюсь только на себя.
У меня есть профессия, у меня все слава богу, куча всего интересного». И я вовсе не искала новых серьезных отношений. В моем новом состоянии я ко всему относилась легко. Ну и отлично, ну встретились, познакомились — супер. В Москве продолжили общаться. Я даже представить не могла, что этот человек станет мне таким близким. Потом я позвала его в гости: один раз, другой... Ксюшке еще не было четырех лет, видимо, поэтому она не помнит. Но Саша с ней сразу очень тепло стал общаться. Он с ней рисовал, лепил, в прятки играл. Он ей вообще разрешает делать с собой что угодно! В один прекрасный день Ксюша его разрисовала…
— Чем? Фломастером, красками?
— Ей подарили грандиозный набор детской косметики. Она всех пыталась разукрасить этой косметикой, но я с криками убегала от нее. А Саша поддался и стал весь в блестках. Знаете, есть люди, которые не умеют заниматься с детьми, а есть такие, которые умеют. Вот для Саши это легко и просто. Он может один остаться с Ксюшей, накормить, напоить, сделать уроки. И это ему не внапряг.
— Вы часто говорили, что старшая дочь Саша, которой сейчас 23 года, — ваш самый близкий друг. Как она восприняла вашего мужчину?
— Очень хорошо восприняла, они дружат. Дочь у меня увлечена музыкой, разбирается в ней, сама поет и даже пишет что-то иногда. И музыка — одна из главных тем их общения. Они вообще болтают обо всем на свете, как и бывает в обычных семьях. Потому что, несмотря на отсутствие официального брака, мы все родные люди, мы вместе и мы семья.
— У вас с Александром разница в 12 лет.. Это не мешает? Или, может быть, наоборот, это даже хорошо, когда мужчина моложе?
— Я не выбирала мужчину по возрасту. Не то что у меня были какие-то сильные комплексы по этому поводу, но честно говоря, я не думала, что при такой разнице могут быть серьезные отношения. К тому же, как ни крути, а я человек с неким багажом и с двумя детьми…
— Но ведь у Саши тоже есть дети!
— Да, у него есть сын, тоже Саша, ему 12 лет. Да, конечно, дело не только в возрасте. Я — сложившийся человек, известный, публичный. А мой Саша абсолютно не терпит повышенного внимания. Для него подвиг выйти куда-то вместе. Это я давно научилась абстрагироваться, защищаться, сбрасывать с себя все эти взгляды. А он нет. Для него стресс и дикость, когда предлагают: «Давайте сфотографируемся с вами!» Он не понимает, почему я так радостно фотографируюсь. А я объясняю, что это гораздо проще, чем отказываться. В общем, у нас есть масса моментов, которые приходится преодолевать. И возраста они вовсе не касаются… Тему возраста мы как-то плавно проехали. Единственное, что меня в этой ситуации раздражает, — это что я попала в тенденцию. Это просто как будто какая-то глава из «Секса в большом городе». Думаю: е-мое, вот сейчас начнут меня обсуждать, и я стану в один строй со всеми этими дамочками за сорок, которые решили устроить жизнь с молодым мужчиной…
— А как Саша к разнице в возрасте относится?
— А Саше все равно, и он надо мной смеется, что у меня есть какие-то внутренние заморочки на эту тему. Кстати, у него две старшие родные сестры. И одна из них такого же возраста, как я. Может быть, поэтому Саше так легко со мной общаться.
— У вас вся жизнь — необычная. Начать с того, из какой вы особенной семьи. Ведь ваши родители много лет танцевали в балете Большого театра…
— Они встретились еще совсем детьми, в хореографическом училище, им было лет по десять, буквально сидели за одной партой. С этого момента они вместе, уже семьдесят лет. Сначала дружили, потом полюбили друг друга. Поженились шестьдесят лет назад и до сих пор влюблены друг в друга. У некоторых получается прожить вместе всю жизнь и не утратить любовь. У некоторых нет…
— Жизнь балетных особая. Наверняка родители надолго уезжали на гастроли?
— Да, гастроли в Большом театре были долгие — по месяцу-полтора. На это время ко мне приезжала мамина мама, бабушка Мария. Не скажу, что я очень сильно по родителям скучала, я не представляла другой жизни. Но когда-то из-за их отсутствия я сильно волновалась. Например, когда пришло время идти в первый класс, родители были на гастролях в Южной Америке. И вот 31 августа, когда я ложилась спать, их еще не было, а 1 сентября утром они уже прилетели. Помню, как я проснулась в этот день: мама сидела у меня на кровати, а рядом на столе лежали какие-то сумасшедшей красоты пеналы, ручки, ластики. В первый же день очень красивый ластик, который пах жвачкой, съел мой одноклассник…
Когда мне было лет шестнадцать и я училась в выпускном классе, родители улетели работать в Испанию. И ко мне переселилась моя лучшая подруга Маша Серебрякова, которая жила в одном доме со мной. Ее папа работал в ансамбле Моисеева, а мама — в ансамбле «Березка». Свобода у нас была абсолютная. Мы готовили, вели хозяйство. Но и развлекались тоже. У нас постоянно бывали компании. Маша могла прийти с какими-то парнями и девушками и сказать: «Привет, это Василий, мы познакомились на Арбате. А это Миша и Оля — прекрасные ребята. Мы гуляли, и они тоже гуляли». То есть буквально первые встречные! Каким-то чудом никто нас не обидел и не ограбил. Бог спас! Иногда наведывались бабушки, но беспокойства не выказывали. Звонили родители, но тоже не волновались. Уверена, о такой нашей жизни они даже не догадывались, а возможно, просто были слишком погружены в профессию.
— Они востребованы до сих пор. Живут в Германии, в Берлине, где преподают, до этого преподавали и в других странах. Но в Большом они всю свою карьеру танцевали в кордебалете. При этом близко дружили со звездами: с Васильевым и Максимовой, например.
— Сколько себя помню, рядом всегда были Катя и Володя. В детстве я не знала, что это великие Максимова и Васильев. Разница в статусе не мешала их дружбе с родителями. В балете вообще все понятней, логичней и объективней, чем в драматическом театре. Максимова и Васильев учились с моими родителями в одном классе и про них всегда знали — они выдающиеся. А кому больше дано, тот и впереди. Мама из-за этого не переживала. Она была солисткой кордебалета, танцевала практически во всех спектаклях. Память у нее была феноменальная, она знала все партии и могла органично вписаться в постановку после одной-единственной репетиции.
Это помогло ей в дальнейшем работать балетмейстером в разных труппах по всему миру. А вот папа, как я уже во взрослом возрасте поняла, испытывал серьезные сложности из-за того, что он так и не стал солистом. Он начал заниматься танцами по настоянию своего отца, моего деда, Владимира Ильича Хмельницкого, который до войны зарабатывал на жизнь тем, что был мастером на все руки (помню, у нас стоял огромный шкаф, который дедушка сделал сам), а после контузии на войне вдруг резко переменил жизнь и пошел танцевать в Краснознаменный ансамбль песни и пляски, ездил с бригадами на фронт, поддерживал бойцов. После войны так в ансамбле и остался. Он очень хотел, чтобы мой отец пошел по его стопам, но дальше, и всегда его науськивал: «Ты должен быть первым, первым, первым…»
Но в то время первыми были Васильев, Лиепа, Годунов, Владимиров. А папа первым не был, и мучился, и страдал. Когда ему предложили контракт в ГДР (меня тогда еще на свете не было), он согласился. Вот в Берлинском балете он танцевал ведущие партии. Мама поехала с ним, и в Берлине у них родилась я. Потом мы вернулись в Москву… Мы ездили в дом отдыха Большого театра в Серебряный Бор. Помню, как однажды туда приехали Андрис и Илзе Лиепа. Они вышли из машины, встали на непонятные яркие доски на роликах — бирюзовую и розовую — и буквально полетели над землей, как инопланетяне. В Советском Союзе скейтов еще никто не видал…
— Вам самой не хотелось стать балериной?
— У меня дома были пуанты и балетные пачки. Самая любимая — желтенькая, просто невероятная. Я ее обожала и надевала на все праздники. Ну конечно, я пыталась вставать на пальцы, что-то такое изображала, танцевала. Но балетом я не заболела, и родители меня на этот путь не толкали. Зато я обожала ходить за кулисы Большого театра, рассматривать костюмы и декорации. Голова кружилась от запахов. Я всегда нюхала мамину голову — она пахла смесью старого грима и театрального клея, которым подклеивали к голове парички, чтобы они в танце не улетели. А в 10 или в 11 лет у меня появился другой самый-самый любимый театр — «Ленком»… И вот тогда я очень-очень захотела стать актрисой.
— Как же в 10 лет вы попали в «Ленком»?
— Васильев ставил там хореографию для «Юноны и Авось» и пригласил помогать маму. Ее эта работа захватила, так что мама оставила Большой и стала работать в «Ленкоме». Под нее сделали балетный зал, с ее легкой руки начались регулярные разминки. Мама прослужила в «Ленкоме» лет шесть и о том времени вспоминает как о фантастически счастливом. «Ленком» находился на невероятном подъеме тогда. А уж что для меня значит спектакль «Юнона и Авось» — невозможно даже описать! Я до сих пор не могу спокойно смотреть эту рок-оперу — со мной происходит что-то невообразимое. Помните начало? Паша Смеян льет из кувшина воду в сухой лед, оттуда валит белый дым… До сих пор от театрального дыма меня начинает «уносить»… В общем, это под впечатлением от «Юноны и Авось» я захотела стать актрисой. И ведь иногда в жизни случаются удивительные вещи… Потому что, когда я училась на втором курсе Школы-студии МХАТ, я стала артисткой «Ленкома» и сыграла Кончиту.
— Как это произошло? Ведь бессменной Кончитой была Елена Шанина…
— Моя подруга Катя Семенова однажды сказала: «А ты знаешь, что идет кастинг? В «Ленкоме» ищут Кончиту». И мы с ней вместе пошли на этот кастинг. Дело в том, что театру предстояли гастроли в Америке, и нужны были актеры во второй состав для подстраховки.
— Захаров вас узнал на кастинге?
— Ну конечно. Меня узнали все. Комиссия состояла из моих любимых и родных людей: Захаров, Караченцов, Абдулов, Лена Шанина, Паша Смеян и другие. И вот я вышла и говорю: «Алена Хмельницкая, 2-й курс Школы-студии МХАТ». Тут кто-то закашлял, кто-то отвернулся, кто-то глаза закатил. Это был такой блат наоборот. Они видели во мне ребенка своего друга и уже заранее расстраивались, что я не подойду и придется мне об этом говорить. Но музыкально-танцевальный конкурс я прошла. К тому же партитуру «Юноны и Авось» знала досконально. Пока вопрос решался, я так волновалась, что страшно похудела, заболела, в общем — ужас. Потом позвонили и сказали, что Марк Анатольевич хочет нас с Катей Семеновой послушать и чтобы мы ему что-то почитали.
К моему счастью, выбрали меня. Катя пережила это достойно, мы даже не поссорились и остались подругами на всю жизнь, за что я ей очень благодарна. Американскую визу оформляли срочно. Гастроли шли целый месяц под патронажем Пьера Кардена. Он обожал этот спектакль и до Америки уже возил его в Париж. Как-то Карден сидел на репетиции, смотрел. Мне очень хотелось познакомиться с ним, но никто знакомить нас не собирался. А у меня же за плечами хорошая французская спецшкола, и я набралась наглости, подошла к Кардену и сказала: «Бонжур, месье Пьер, я тоже буду Кончитой». Он говорит: «Да? О-о-о». И мы немного пообщались, он пожелал мне удачи. Все происходило в какой-то смещенной реальности. Я была как Алиса в Стране чудес. И Пьер Карден в эту реальность вписывался абсолютно нормально. Одет он был простенько. В костюмчик. От Кардена. И рядом с ним всегда была помощница — японка или китаянка.
Все говорили: это его мозг. Жаль, в Америке на прием к Кардену я не попала, меня не позвали. Там был только основной состав. Но это несущественно. Главное, что я была Кончитой и выходила на сцену вместе с Караченцовым. А вот запасной граф Резанов — Юра Наумкин на сцену так и не вышел ни разу. Кстати, Николай Петрович Караченцов был знаком с моими родителями еще со студенческих времен, когда меня и на свете не было. И я испытывала к нему теплые родственные чувства. Что только помогало играть такую пронзительную историю о любви…
— Да, «Юнона и Авось» — это буквально гимн любви. А что вы сейчас играете, где снимаетесь?
— В Минске сейчас начинаются съемки четырехсерийной истории под рабочим названием «Галина». У меня главная роль. И я заканчиваю сниматься в 16-серийном проекте, который называется «Дожить до любви».
— Вы дожили до любви?
— Наверное, да. (Смеется.)
0
25.00
