«Никогда такого не было, и вот опять!» Знаменитый афоризм Виктора Черномырдина применим ко многим явлениям нашей причудливой политической реальности, но, пожалуй, ни к какому другому эта «черномырдинка» не подходит так, как к новому обострению российско-украинского раздора. Абсурдного, ибо мало что может сравниться по нелепости с военным конфликтом между двумя наиболее близкими, братскими народами. И одновременно до оскомины обыденного. Выяснение отношений между братьями началось, увы, очень давно.
Впервые по разные стороны геополитических баррикад мы оказались в XIV веке. После того как литовский князь Ольгерд разбил монголо-татарское войско в битве при Синих Водах (1362 год), большая часть территории современной Украины вошла в состав Литвы. И на этом расширение Литвы не закончилось. В период своего расцвета, в середине XV века, Великое княжество Литовское было самым крупным европейским государством, простиравшимся от Балтийского до Черного моря, от Западного Буга до Оки. Площадь региональной сверхдержавы достигала почти миллиона квадратных километров.
При этом титульная нация была в этом жадном до окрестных земель государстве этническим меньшинством. Доля этнических литовцев в общей массе населения составляла на пике территориальной экспансии 10–15 процентов. Доминирующим этносом были восточные славяне, предки будущих украинцев и белорусов. Себя они называли тогда русскими или русинами, а подданных московских государей — московитами или москалями. Те, в свою очередь, величали их литвинами. Завоеватели стали довольно быстро растворяться в этом славянском море. Дальше всех из правителей Литвы в своем обрусении зашел, пожалуй, все тот же Ольгерд, женившийся на русской княжне и принявший православие.
«По отношению к различным национальностям, можно сказать, все симпатии и внимание Ольгерда сосредоточивались на русской народности; Ольгерд, по его взглядам, привычкам и семейным связям, принадлежал русской народности и служил в Литве ее представителем», — считал историк Владимир Антонович. По мнению Сергея Платонова, «Литва была вполне русским государством, с русской культурой, с господством русского князя и православия».
До полной русификации, правда, дело не дошло. Процесс был остановлен преемником Ольгерда, его сыном Ягайло: будучи крещенным при рождении в православной вере, придя к власти, он перешел в католичество. После этого в католичество обратилась элита, а затем и простолюдины этнической Литвы, бывшей до того преимущественно языческой. С сего момента культурно-исторические пути восточных славян и балтов начали отчетливо расходиться. Но и после этого Литва не перестала «пахнуть Русью». Достаточно сказать, что вплоть до конца XVII века языком государственного делопроизводства здесь была «руска мова», называемая нынче также западнорусским, старобелорусским или староукраинским языком; литовский обрел письменность лишь в XVI веке. Развернутое официальное название государства на государственном языке: «Великое князство Литовское, Руское, Жомойтское и иных».
В общем, братья славяне чувствовали себя в Литве отнюдь не чужими. Говоря современным политологическим языком, проект создания «альтернативной Руси» оказался вполне успешным. Что, собственно, и предопределило ожесточенное соперничество с Москвой. «Политика как московских, так и литовских князей была одинакова: те и другие стремились стягивать более слабые русские области вокруг сильного политического центра, — отмечал историк Платонов. — Между Москвой и Литвой в XIV в. находилась целая полоса княжеств, которые служили предметом споров между этими двумя державами».
Начиная с конца XIV века и до заключения Люблинской унии (1569 год), объединившей Великое княжество Литовское и Королевство Польское в одно государство, Речь Посполитую, Вильнюс и Москва воевали не менее восьми раз. И это лишь крупные кампании, без учета неисчислимых пограничных конфликтов. Вначале военно-политическое счастье было на стороне Литвы. «Литовская экспансия в русских землях приобрела огромный размах, наряду с обороной на западе она стала основой государственной политики, — пишет литовский историк Эдвардас Гудавичюс. — Несчастье Руси стало источником политического процветания Литвы». Но затем роли поменялись.
По версии Николая Карамзина, переломным моментом стала битва на реке Ведрошь (14 июля 1500 года), окончившаяся разгромом литовского войска. Кстати, командовал им чистокровный русин — князь Константин Иванович Острожский, занимавший на тот момент высокий пост гетмана великого литовского, руководителя вооруженных сил княжества. Родовым гнездом князей Острожских был сохранившийся по сию пору Острожский замок (ныне это город Острог Ровненской области Украины). «Никто не служил Литве и Польше усерднее Острожского, брата россиян в церкви, но страшного врага их в поле», — указывает Карамзин в своей «Истории государства Российского».
Острожский слыл талантливым и удачливым полководцем. Тем значимей была одержанная московитами виктория. «Государь, бояре, народ изъявили радость необыкновенную, — повествует историк. — Никогда еще россияне не одерживали такой победы над Литвою, ужасною для них почти не менее моголов в течение ста пятидесяти лет... Ликующие москвитяне дивились Иоанновой и собственной их славе! Князя Острожского вместе с другими знатными пленниками привезли в Москву, окованного цепями».
Свои среди чужих
По итогам этой кампании Москва присоединила к себе примерно треть литовско-русских земель. После этого, правда, были неоднократные попытки реванша, порой успешные. Но общая тенденция осталась неизменной: слабеющая Литва отступала под напором усиливающегося геополитического конкурента. Собственно, это-то и заставило Великое княжество объединиться с Польшей: Вильнюс был не в состоянии противостоять в одиночку «натиску на Запад», перед Литвой замаячила перспектива полного разгрома и завоевания Москвой. И расчет оказался верным: Речи Посполитой удалось не только остановить этот каток, но и развернуть его на 180 градусов: с завершающей фазы Ливонской войны, она же первая русско-польская (1577–1582), началась долгая череда поражений Московского государства. Чему, впрочем, немало способствовал тяжелейший государственно-политический кризис, постигший Россию на рубеже XVI–XVII веков и вошедший в историю под названием Смута.
Речь Посполитую уже никак нельзя было назвать русским государством — ни в культурном, ни в этническом отношении. Восточные славяне не составляли в нем большинства. Но по-прежнему оставались крупнейшей этнической группой, что отражалось, естественно, и на национальной структуре польско-литовского войска. Москва старалась использовать этот фактор. Летом 1616 года, накануне очередного контрнаступления — речь идет о второй большой московско-польской войне, продолжавшейся с перерывами с 1609 по 1618 год, — воевода Иван Хованский получил из Кремля, сообщает историк Сергей Соловьев, следующее распоряжение: «Писать от себя и словом приказывать в литовские полки к русским людям, чтоб они, помня Бога и православную веру, невинной христианской крови не проливали и в муку вечную душ своих не предали, от польских и литовских людей отстали...»
Кроме того, приказывалось набрать «лазутчиков добрых, кому можно верить и приведши ко кресту» и отправлять их через линию фронта с заданием «раздавать русским людям грамоты от духовенства». Текст пространной листовки начинался словами: «Знаем мы, господа и братья, что вы волею и неволею служите ищущим нашей погибели, не рассуждая, где вы стояли и куда ниспали!» А заканчивался призывом обратиться, пока не поздно, «к истинной христианской вере» и «к государю царю Михаилу Федоровичу», который «всеми благами земными одарит вас, как сыновей и братьев примет». Как видим, уже четыре века назад пропаганда в государстве российском была весьма искусной и поставленной на широкую ногу. Но судя по тому, что летописцы ничего не сообщают о результатах этой деятельности, массовым явлением переход «литвинов» на сторону Москвы все-таки не стал.
Еще меньше такие призывы действовали на запорожских казаков — ядро формирующейся украинской нации. Запорожцы занимали особое место в польско-литовской армии. Они составляли отдельные формирования, подчинявшиеся в первую очередь своему главнокомандующему — гетману Войска Запорожского. «Мысль, что он православный, была для казака смутным воспоминанием детства или отвлеченной идеей, ни к чему не обязывавшей и ни на что не пригодной в казачьей жизни, — писал Василий Ключевский. — Во время войн они обращались с русскими и их храмами нисколько не лучше, чем с татарами, и хуже, чем татары... В Речи Посполитой едва ли был другой класс, стоявший на более низком уровне нравственного и гражданского развития».
Современники, однако, очень высоко оценивали боевые качества запорожцев. «Они чрезвычайно крепкого телосложения, легко переносят холод и зной, голод и жажду; неутомимы на войне, мужественны, смелы и часто столь дерзки, что не дорожат своею жизнью», — делился наблюдениями Гийом Левассер де Боплан в своем «Описании Украины». Значение имело не только качество, но и количество: в войнах, которые вела Речь Посполитая с Москвой, запорожцы сыграли очень заметную роль. Показательный пример — Московский поход королевича Владислава (1617–1618). В целом армия вторжения насчитывала, по оценкам историков, около 30 тысяч человек. При этом две трети ее, 20 тысяч, составляли казаки, предводимые гетманом Петром Сагайдачным. Тем самым, в честь которого назван флагманский фрегат современных украинских ВМС.
Гетман Сагайдачный шел на Москву своим, отдельным от Владислава маршрутом, и горе было тем, кто попадался ему на пути. «Пришол он, полковник пан Соадачной... под Ливны (ныне — Орловская область РФ. — А.К.), и Ливны приступом взял, и многую кровь християнскую пролил, много православных крестьян и з женами и з детьми посек неповинно... храмы божия осквернил и разорил и домы все христьянские пограбил... и многих жен и детей во плен поймал». Та же участь вполне могла постичь и Москву, к которой Сагайдачный и королевич Владислав подошли в конце сентября 1618 года. И отчасти даже постигла.
Начав 1 октября штурм города, польско-литовско-запорожское войско совсем немного не дошло до Кремля — враг был в буквальном смысле у ворот: Арбатских, Тверских, Никитских, Петровских, Сретенских... Но продвинуться дальше стен Белого города не смог. После безуспешных для них уличных боев интервенты согласились начать переговоры о мире.
Столь же деятельное участие приняли запорожские казаки и в следующей русско-польской войне, вошедшей в историю как Смоленская (1632–1634). Для отвлечения русских сил, которые осадили принадлежавший тогда Речи Посполитой Смоленск, запорожцам было «позволено вторгнуться в московские владения и пустошить их», отмечает Соловьев.
Чужие среди своих
Но еще больший военный урон Москве запорожцы нанесли после того, как, подняв восстание против поляков, «навеки воссоединились с Россией». Для справки: по документам в 1654 году в состав Московского государства вошла вовсе не Украина, тогда этот топоним еще не был общепринятым, официальным, а территория Войска Запорожского, или Гетманщина. Увы, не все казаки оказались одинаково верными Москве. Собственно, даже главный «воссоединитель», гетман Богдан Хмельницкий, был в этом отношении фигурой, мягко говоря, неоднозначной.
«Истый представитель своего казачества, привыкшего служить на все четыре стороны, Богдан перебывал слугой или союзником, а подчас и предателем всех соседних владетелей, и короля польского, и царя московского, и хана крымского, и султана турецкого, и господаря молдавского, и князя трансильванского и кончил замыслом стать вольным удельным князем малороссийским при польско-шведском короле, которым хотелось быть Карлу X, — пишет Ключевский. — Эти предсмертные козни Богдана и заставили царя Алексея кое-как кончить шведскую войну».
По версии Ключевского, Хмельницкий просто не успел переметнуться на сторону врага, в войну с которым втянул Россию. Но уже его преемник, Иван Выговский, в полной мере реализовал этот замысел. Новый гетман разорвал Переяславский договор с Россией и подписал Гадячский договор с Польшей (1658), предусматривающий вхождение Гетманщины в состав Речи Посполитой под названием Великого Княжества Русского — на правах очень широкой автономии. Осенью 1658 года Выговский начал активные боевые действия против «москалей»: запорожцы атаковали русские гарнизоны в Киеве и целом ряде других украинских городов, вторглись в Путивльский и Севский уезды, то есть уже в приграничные московские земли.
Звездным часом Выговского стала битва при Конотопе (1659), в которой запорожцы вместе с союзниками, крымскими татарами и поляками наголову разбили русское войско во главе с князем Трубецким. Это стало тяжелейшим ударом для Москвы, смешало все ее стратегические планы. «Цвет московской конницы... сгиб в один день; пленных досталось победителям тысяч пять; несчастных вывели на открытое место и резали как баранов: так уговорились между собою союзники — хан крымский и гетман Войска Запорожского! — возмущается Соловьев. — Никогда после того царь московский не был уже в состоянии вывести в поле такого сильного ополчения... Ужас напал на Москву... Град затрепетал за собственную безопасность: в августе по государеву указу люди всех чинов спешили на земляные работы для укрепления Москвы».
К счастью для Москвы, Выговского поддержало не все казачество: Войско Запорожское раскололось на промосковскую и пропольскую партии. К последней примкнул, кстати, и сын Богдана Хмельницкого, Юрий, избранный гетманом в 1659 году. В свою очередь запорожцы, оставшиеся верными Москве, выбрали в 1660‑м своего гетмана — Якима Сомко, дядю Юрия. На несколько десятилетий Гетманщина погрузилась в поистине братоубийственную гражданскую войну, вошедшую в историю под названием Руина. Помимо военно-политического раскол приобрел и территориальное измерение: возникло два Войска Запорожских — Левобережное, подконтрольное Москве, и Правобережное. Последнее просуществовало до начала XVIII века, находясь попеременно то под польским, то под османским протекторатом — и, соответственно, принимая активное участие в военных конфликтах его сюзеренов с Россией, — то в состоянии войны, напротив, с королем и султаном.
В конце концов Москве изменил и левобережный гетман — Иван Мазепа, перешедший в разгар Северной войны на сторону шведов. По договору, подписанному весной 1709 года королем Карлом XII, Мазепой и кошевым атаманом Запорожской Сечи Костем Гордеенко, Украина провозглашалась независимым государством, находящимся в военном союзе со Швецией и Польшей. Массовым явлением мазеповщина, вопреки замыслу подписантов, не стала, большинство украинцев не поддержало мятеж. К шведам присоединилось всего около 10 тысяч казаков. Но для тающей армии Карла XII — на момент начала Полтавской битвы (27 июня, или 8 июля по новому стилю, 1709 года) ее общая численность, включая больных и раненых, составляла 27 тысяч человек, — и это было неплохим подкреплением.
После проигрыша сражения королю и Мазепе удалось оторваться от русских, переправиться на правый берег Днепра и уйти в Бендеры, на территорию Османской империи. Большая часть армии осталась на левом берегу и вынуждена была капитулировать. «Самым постыдным в соглашении был пункт пятый: из него следовало, что «запорожцы и другие изменники, которые ныне у шведов находятся, имеют выданы быть Его Царскому Величеству», — пишет шведский историк Петер Энглунд. — На берегу Днепра русские организовали охоту за изменниками-казаками. Их сгоняли вместе, как скотину, не только мужчин, но и женщин с детьми, которые следовали с обозом. Преданным своими союзниками, брошенным своими вожаками, им оставалось только умереть. Русские забивали их на месте».
Мазепа ненадолго пережил свое несчастливое воинство, отдав богу душу осенью того же года. Правда, по версии Русской церкви, отправился он вовсе не на небеса: в 1708 году враг государства был предан анафеме, которая не снята и по сей день. Что, кстати, является еще одним подтверждением того, что дело мятежного гетмана не умерло вместе с ним. Первым его продолжателем стал Филипп Орлик, избранный соратниками — всего в эмиграции оказались около пяти тысяч сподвижников Мазепы, — новым гетманом. В феврале 1711 года Орлик во главе войска, состоявшего из запорожцев, поляков и крымских татар, отправился «освобождать Украину от московского господства».
Главной ударной силой армии были союзники-крымцы — 20–30 тысяч сабель. Запорожцев вместе с поляками было 6–7 тысяч. Расчет Орлика строился на том, что экспедиция будет поддержана народом: по всей Украине распространялись его грамоты-универсалы с призывом к восстанию против власти русского царя. И в принципе он не ошибся. Города Правобережной Украины, занятой русскими войсками в ходе Северной войны, один за другим сдавались Орлику без боя. Население встречало мятежников хлебом-солью, казацкие полки переходили на их сторону. Гетман сообщал королю Швеции Карлу XII, что с начала похода его войско выросло более чем впятеро.
Власти были очень обеспокоены таким развитием событий. «Сей бок, кроме Белоцерковского полка, весь был в измене», — в панике писал в Москву киевский губернатор Дмитрий Голицын. Тем не менее так успешно начавшееся предприятие с треском провалилось. Дело решили неудачная осада Белой Церкви — орликовцы не смогли преодолеть упорное сопротивление русского гарнизона — и связанная с этим «зрада» татар. Крымцам наскучило стоять на одном месте, и они занялись более привычным и приятным делом — разорением окрестных поселений и взятием ясыря, пленников. Услышав об этом, присоединившиеся к Орлику казаки бросились спасать своих близких. Армия вмиг растаяла. Гетману ничего не оставалось, как прекратить кампанию и вернуться с остатками войска в туретчину.
Провальный поход Орлика поставил не точку, но жирную запятую в борьбе идейных наследников Мазепы с «московским господством»: в военном противостоянии наступил очень долгий перерыв. Конфронтация перешла в теоретико-пропагандистскую плоскость и оставалась там вплоть до начала XX века.
Век независимости
В следующий раз велико- и малороссы сошлись на поле брани в 1914 году. Национальный состав Австро-Венгрии, противостоявшей России в Первой мировой войне, включал в себя весьма солидную долю украинцев. На русинов, как тогда принято было называть автохтонное население принадлежавшей империи Западной Украины, приходилось около 8 процентов подданных. Примерно в такой же пропорции присутствовали украинцы и в австро-венгерской армии. В ходе войны в ее ряды было призвано порядка 600–700 тысяч русинов-украинцев. Как и большинство прочих солдат-славян лоскутной империи, воевали они против русских без особой охоты. Но в этом правиле были свои исключения.
Вот, например, как описывал настроения жителей только что отвоеванного им Львова генерал Алексей Брусилов: «Русины, естественно, были на нашей стороне, кроме партии так называемых мазепинцев, выставивших против нас несколько легионов». Самым известным и многочисленным из таких формирований был Украинский добровольческий легион, известный также как Украинские сечевые стрельцы (УСС), — национальное подразделение австро-венгерской армии, сформированное, как следует уже из названия, из волонтеров. «Австрийское командование направляло «усусов» на самые тяжелые участки, — сообщает украинская Википедия. — «Усусы» проявили героизм в битвах с частями российской армии на горе Маковка в Карпатах, под Галичем, Бережанами и во время Брусиловского прорыва».
Двигала сечевиками не столько любовь к Австро-Венгрии, сколько ненависть к России. Вот как обосновывалась эта «ярость благородная»: «Цари российские нарушили Переяславский договор, которым они обязались уважать самостоятельность Украины, и поработили свободную Украину... Победа австро-венгерской монархии будет нашей победою. И чем большим будет поражение России, тем скорее пробьет час освобождения Украины». Это выдержка из манифеста Главной украинской рады, политической организации, созданной в начале войны и объединившей тех, кого Брусилов называл мазепинцами, — антироссийски настроенных украинцев.
В прозорливости авторам манифеста не откажешь: крушение Российской империи действительно предоставило мазепинцам небывалый исторический шанс. Не учли они лишь одного — место ненавистных им царей тут же займут строители новой империи. Первая советско-украинская война началась еще до того, как была провозглашена незалежность. Четвертый универсал, объявивший Украинскую народную республику «самостоятельным, ни от кого не зависимым, свободным, суверенным государством», был принят Центральной радой в ночь на 9 (22) января 1918 года. А за пять дней до этого, 4 (17) января, советская власть официально объявила «буржуазной» Раде войну. Формально она велась учрежденной в Харькове Украинской советской республикой.
Конфликт, впрочем, длился недолго. 6 (19) января советские войска заняли Полтаву, 27 января (9 февраля) — Киев. До конца января 1918 года советская власть распространилась на всю левобережную Украину и значительную часть правобережной. Но вскоре был подписан Брестский мирный договор, по условиям которого Украина переходила под контроль немецких и австрийских оккупационных войск. Кстати, согласно статье VI договора Советская Россия обязывалась «немедленно заключить мир с Украинской народной республикой». И такое соглашение действительно было подписано — правда, уже не с УНР, а с гетманом Скоропадским, совершившим переворот и учредившим авторитарную Украинскую державу.
Когда немцы и австрийцы, проиграв мировую войну, ушли из Украины, история почти повторилась. Восстановленная Украинская народная республика, которую возглавил Симон Петлюра, вновь оказалась в состоянии войны с РСФСР, действовавшей от имени своего нового харьковского аватара — Украинской Советской Социалистической Республики. Повоевали, однако, петлюровцы и с армией Деникина: по вопросу целостности страны белые русские были вполне солидарны с красными. Финальной фазой противостояния стала советско-польская война, в которой УНР участвовала в качестве союзника Польши и в отличие от союзника потерпела полное поражение: народная республика осталось без народа и без страны.
Тем не менее петлюровцы не сразу сложили оружие. Последняя операция армии УНР была проведена поздней осенью 1921 года, спустя год после того, как Москва и Варшава заключили перемирие. Три отряда общей численностью 1,5 тысячи человек, действуя из Румынии и Польши, перешли границу и углубились на советскую территорию. Петлюровцы надеялись поднять народ на восстание против «оккупантов». Но очень скоро отряды «освободителей» были блокированы и разбиты. Однако и это еще не все: отдельные отряды повстанцев боролись с советской властью на Украине до начала 1930‑х годов.
А еще через 10 лет на смену петлюровщине пришла бандеровщина — самая известная и самая одиозная из всех попыток построения независимого украинского государства. И одновременно — самая неоднозначная, вызывающая наибольшее количество споров. Причем по мере увеличения временной дистанции, отделяющей нас от той эпохи, ожесточенность дискуссий не только не спадает, но, напротив, растет. Вряд ли можно добавить что-то новое к уже прозвучавшим оценкам, поэтому ограничимся фактами — кому-то, возможно, они покажутся новыми.
Так вот согласно «Справке о количестве погибших советских граждан от рук бандитов ОУН (запрещена в России - «МК») за период 1944–1953 гг.» от 17 апреля 1973 года, подготовленной КГБ УССР, за указанный временной отрезок украинскими националистами было убито 30 676 человек, в том числе 8350 военнослужащих, сотрудников органов внутренних дел и госбезопасности. Остальные жертвы — работники государственных и партийных органов, председатели колхозов и совхозов и просто гражданские лица.
А вот статистика потерь противоборствующей стороны, приводимая в постановлении Президиума ЦК КПСС от 26 мая 1953 года «Вопросы западных областей Украинской ССР» (на момент принятия — совершенно секретном): «С 1944 по 1952 гг. в западных областях Украины подверглось разным видам репрессии до 500 тысяч человек, в том числе арестовано более 134 тыс. человек, убито более 153 тыс. человек, выслано навечно из пределов УССР более 203 тыс. человек...»
Это была, разумеется, не борьба с «бандитскими элементами», не «контртеррористическая операция», а полноценная гражданская война, кровавая мясорубка, в которую попадали и виноватые, и безвинные. Закончилось противостояние, кстати, не так уж и давно. Последний бой датируется, по имеющимся данным, 1960 годом, последний «действующий» бандеровец вышел из подполья в 1991‑м, после объявления Украиной независимости... И вот не успели раны затянуться, как их вновь щедро посыпали солью.
«Никогда мы не будем братьями», — чеканит украинская поэтесса Анастасия Дмитрук. Но невеселая история российско-украинских конфликтов позволяет сделать как минимум один оптимистичный вывод: будем! И не такое бывало, и это пройдет. Ну если, конечно, тьфу-тьфу, дело не дойдет до третьей мировой. Учитывая нынешнений геополитический расклад, мы вряд ли вряд ли окажемся вместе в раю.
0
31.56
