Перемирие между «Новороссией» и остальной Украиной я испытала на себе. Нужно было попасть из Одессы в Луганск, билет на поезд пришлось сдать тут же после покупки — кто-то подорвал железнодорожные пути на перегоне Славяносербск — Коммунарск Луганской области. Все терялись в догадках, чьих рук это дело. Власти Украины обвинили «террористов», сепаратисты, наоборот, обвинили «укропов». Мои знакомые одесские волонтеры — сторонники АТО (антитеррористической операции), предположили, что диверсию могли совершить и «патриоты Украины», якобы для того, чтобы в Киев и Одессу не могли проникнуть диверсионные группы, дорога-то свободная, получается. Жители Луганска, в свою очередь, предполагали, что это могла сделать луганская разведка, чтобы диверсионные группы как раз таки не проникали на территорию ЛНР, а также — чтобы украинские войска не подгоняли технику.
В итоге пришлось делать крюк: поездом до Днепропетровска, потом до Славянска в ночь на такси. Таксисты ехать туда, как правило, отказываются, так как часто лишаются автомобилей. Нашелся лишь один отчаянный, по дороге выясняется, что сам он из спецподразделения 93-й механизированной бригады украинской армии, а его кум в Донецком аэропорту держит оборону. Зовут Владимир. Он — волонтер, который активно участвует в дорожном контроле: ловят пьяных водителей, выявляют наркоточки…
Мы едем больше двух часов — дорога отвратительная, по обочинам — посеченные пулями и осколками дорожные знаки. Окрестности Славянска — Селезневка и Семеновка: видны следы боев, некоторые дома разрушены, другие более или менее целые, но явно необитаемые. В Славянске на окнах — ленты крест-накрест, следы разрушений также не редкость.
— Это же антитеррористическая операция, а значит, должны тут быть мы, военные, а не зеленые пацаны, которых мы только что видели на блокпосту, — говорит Владимир. — Наша группа в самом начале пришла в военкомат, мы сказали, что тяжелая артиллерия неприменима в условиях города, но это никому не нужно было.
«Ненавижу их всех»
В Славянске меня встречает другой таксист — Юрий: днепропетровцам дальше нельзя, иначе и вправду можно остаться без машины. Из Славянска в Луганск — двойной тариф, таксисты возят, потому что это — возможность заработать. Юрий с женой живет в Славянске, сын учится в местном институте. Рассказывает обо всем долго и подробно.
«Все началось в апреле. Я шел на работу и вдруг увидел кучку людей в зеленой форме. Они стояли около славянского городского совета. Отовсюду стаскивали всякий мусор, строили баррикады. Они принимали в «народное ополчение Донбасса» всех желающих, поэтому сразу побежали туда всякие бомжи. Были идейные, а были и те, кто за пайку все делал. В тяжелой ситуации тогда оказалась мэр Неля Штепа. Конечно, она их встретила, а что ей оставалось делать? Вообще-то она очень хорошая женщина, для нашего города она очень много делала. За что ее сейчас судят, она что, должна была сама себя убить? Потом появился этот народный мэр Пономарев, все знали, что он наркоман конченый, и ополченцам самим пришлось его отстранить от работы из-за того, что он чуть не умер от передозировки. В это время он лежал в больнице, а слухи пошли, что его расстреляли. Да кому он нужен был, чтобы его стрелять?
Тогда, в апреле, появились мародеры. Это были наши местные бомжи, переодетые в ополченческую форму. Получив оружие, они полезли в дома. И Стрелков, которого лично я никогда не видел, говорят, приказал их пострелять. Ну, расстреляли несколько человек, а потом сами пошли целенаправленно и все, что им нужно было, у нас взяли.
Мой дом — прямо у подножия горы Карачун. Сначала там были позиции «армии Донбасса», а потом их вытеснили люди из украинской армии. И нас начали с Карачуна градом поливать. Честно говоря, после того, как я все это пережил, я ненавижу всех. Им всем плевать на людей. Мы для них либо «укропы», либо «террористы». Мой дом чудом устоял, прямо за ним ополченцы выстраивали свои позиции и стреляли по Карачуну. С Карачуна стреляли в них, под Карачуном сидели снайперы. Перед моим домом стоял блокпост ополченцев. Иногда мне приходилось ползти к калитке, потому что не пропускали. Бред полный, и это XXI век. Но именно поэтому много людей в Славянске стали записываться в эту «народную армию Донбасса». Людей сломали круглосуточные обстрелы, смерти.
Воевать я не хотел и стал уговаривать жену уехать к моему брату в Европу, он там живет уже много лет. А она все с землей не могла распрощаться, наконец уговорил, мы стали собирать вещи, наутро уезжать — и тут сын читает новости, что ополчение покинуло Славянск. В эту ночь никто не стрелял. Утром выхожу на улицу, а там ни одного зеленого человечка. Тишина, покой… Вот тут-то и началось мародерство.
Несколько часов было между выходом ополченцев и заходом украинской армии в город. В эти часы мародерами стали все горожане, они тащили все из магазинов в свои дома, абсолютно все. Мы с сыном взяли велосипеды и впервые за все это время решились проехать по улицам города. И вдруг увидели танки украинской армии. Мы дико испугались и юркнули в один из переулков, а они ехали с украинскими флагами, махали нам руками, они ждали, что мы их будем встречать как освободителей, а мы боялись попадаться им на глаза. Мы боялись, что они нас постреляют.
Так мы остались и не уехали в Европу. Еще два дня украинская армия искала, видимо, диверсантов и на одной из улиц кого-то нашли. Я проезжал на машине, когда увидел поминальные свечки на дороге, много свечек. Я думаю, что им тоже надо было отчитаться, что зачистка проведена окончательно, а кого там зачистили, я, честно говоря, разбираться не очень хочу. Я хочу жить и работать, и чтобы меня никто не трогал. Жизнь налаживается, конечно, но хорошо было бы, если бы война прекратилась окончательно. Ведь нам реально нечего делить, это война политиков за свои грязные деньги».
Минометный обстрел, или С добрым утром!
Проезжаем один за другим украинские блокпосты, везде нас встречают очень хорошо, иногда улыбаются мне, когда узнают, что я журналист и еду в Луганск, желают мне удачи.
«Месяц назад я отвозил туда женщину домой, там были пустые дороги, ни одной машины, только те, что сгорели в результате минометного обстрела», — вспоминает Юрий.
Последний украинский блокпост. Возле лесополосы, которую все называют «зеленкой», стоят в ряд машины. Ждем, когда прекратятся хлопки — где-то недалеко работают минометы. Мальчик лет семи спрашивает папу, защитит ли он их с мамой? Папа, улыбаясь, отвечает, что все будет хорошо. Хлопки прекращаются. Молодой симпатичный парень проверяет мои документы, начинает улыбаться: «Вы журналист? Напишите о нас тоже, как мы тут стоим. Мы устали, очень устали, но и к тому, что устали, уже привыкли».
Я его спрашиваю, часто ли так стреляют.
— Да, но нам ничего не страшно, это мы так друг другу доброго утра желаем.
Я слышу звук гусениц сбоку, в «зеленке». И тут опять — свист и хлопок, уже совсем рядом, метров пятьсот. Ополчение стреляет по украинскому блокпосту. Я прошу, чтобы нас быстрее пропустили вперед, — целятся ведь явно не в машины, а метят в блокпост. Пограничник нас перекрестил и отправил («С Богом!») вперед, предупредив, чтобы ехали как можно дальше, потому что украинцы вот-вот начнут желать ополченцам «доброго утра» в ответ.
Комендатура
Следующий блокпост, уже луганский, через 300–400 метров (Славяносербский район). Люди — в самой разнообразной экипировке. У кого-то георгиевские ленты на рукаве, у кого-то — надпись «Уральский добровольческий батальон», кто-то в казачьей форме, есть и осетинский добровольческий батальон…
Документы проверяют очень быстро, пропускают вперед. Молодые люди собраны, но тоже спокойны и тоже улыбаются. Через двести метров меня встречают сотрудники комендатуры ЛНР: два парня с позывными «Большой» и «Берег». Садимся в их камуфлированный уазик. У нас есть примерно десять минут, чтобы разъехаться: таксисту Юре — назад, в Славянск (он потом отзвонил, что добрался благополучно), нам — вперед, в Луганск. Потому что именно за десять минут, как показывает практика, на двух блокпостах минометные расчеты меняют позиции. Только отъехали — позади опять хлопки…
Проезжаем обгоревшую бронетехнику. Большой и Берег вылезают, осматривают танк — им нужны какие-то запчасти. В уазике луганской комендатуры автоматы, гранаты и две мягких игрушки: смешарик и енот.
Большой одет в «горку» (костюм горный ветрозащитный), Берег — в камуфляж. У Большого — борода и «талибская» беретка. Он смеется:
— Про нас тут журналисты уже написали, что «кадыровцы» Луганск охраняют. Мы даже в какие-то кадры попали…
— Как же люди, блин, мешают, — перебивает, иронизируя, Берег. — То ли дело месяц назад. Ни одной машины в городе не было, а сейчас даже светофоры работают.
И правда, город внешне живет обычной жизнью. На улицах — родители с детьми, работают рынки, магазины, школы, детские сады. В парке возле городской администрации, где несколько месяцев назад после авианалета лежали мертвые, сегодня стоит детская площадка и слышен детский смех. Машин много, даже пробки есть.
— Людей очень много вернулось назад, ощущение такое, что весь город, — говорит Большой. — Луганск восстанавливают очень быстро, каждый день саперы выезжают на проверку домов.
Но видно, что город не до конца оправился после обстрелов: стены многоэтажек пробиты снарядами. Гостиница «Луганская» готова меня принять, но в ней нет света, воды и кое-где выбиты стекла.
— Давай ее возьмем к нам в комендатуру, там безопаснее, — решил вопрос Берег.
Тогда я еще не совсем понимала, что они имеют в виду.
Военная комендатура — большое здание какого-то училища, во дворе которого — несколько общежитий. Мои сумки поднимают на второй этаж. Там проживают сотрудники комендатуры, следователи, солдаты, контрразведка, оперативники и просто обслуживающий персонал. На рукавах у всех нашивки с синим диагональным крестом на красном фоне. Это флаг военных сил «Новороссии». На лобовых стеклах машин — пропуск комендатуры и флаг ЛНР (российский триколор, только с голубой полосой вместо белой).
Меня знакомят с Диггером, он местный ключник. Диггер предлагает мне одну из комнат.
— Вот тут вы будете спать. У нас холодно, но мы вам найдем одеяла или спальник, — говорит Диггер и резко меняет тему. — Я пишу стихи про Донбасс. Я сам из России, но родился в Старобельске, сейчас мои родители там, а Старобельск находится под контролем украинской армии. Мне за сорок, у меня была супруга, мы очень хотели детей. Я смотрел телевизор и плакал, что же такое происходит. Так я бросил все, моя Аленка тогда была в положении, она меня так и не поняла. А я приехал в русский Донецк (приграничный город в Ростовской области. — Ю. П.), спросил, где граница, мне показали. Я пешком перешел границу и отправился сначала в Краснодон. Пришел в комендатуру, но мне сказали, что добровольцы им не нужны. Я был так удивлен. Но скоро выяснилось, что добровольцы нужны Луганской комендатуре. Так я попал сюда. Аленка мне этого простить не смогла, она сделала аборт и подала на развод. Теперь тут — моя семья, за каждого из ребят я боюсь, когда они уезжают на передовые позиции. Вот позавчера был бой, и пропал Пантелей, у него позывной «Пашка». Он с Красного Луча, его в бою потеряли, я не хочу верить, что его убили.
Диггер иногда производит впечатление блаженного. Ребята его жалеют, никуда не берут с собой.
— Я не прощу себе, если Диггера где-то случайно пристрелят, — говорит боец с позывным «Белка». — Жалко его безумно.
Меня угощают кофе, параллельно по рации женский голос сообщает о вызовах по определенным адресам. Я спрашиваю у Берега: как и по какому принципу формируются вызовы.
— А … его знает! Где-то есть девушка с определенным позывным, вот она все формирует и отправляет на определенной частоте. Вскрываем наркоточки, ловим пьяных водителей, воров, мародеров и, я так понимаю, ловим по старым украинским разработкам обнальщиков валюты. Привозим сюда, потом следователи их допрашивают. Через несколько дней могут амнистию объявить и отпустить, когда подвалы переполняются. Но если кого-то серьезного ловят, например, диверсионную группу, оставляют в подвале при любых раскладах.
«Нас захватили!»
Группы уезжают и возвращаются, чаще всего слышится: «А, порожняк». Подхожу к окну — тут местная курилка, хотя дымят, в общем-то, везде. У парня с позывным «Канада» даже нашивка — канадский флаг.
— Да, я живу в Канаде, там осталась жена, но сам из Харькова, там у меня брат и родители. Я смотрел канадские новости, там они необъективны. Очевидно было, что поддерживали только одну сторону. Тогда я полез в интернет. Потом не выдержал и поехал в Россию, через пограничный пункт Северный перешел границу, позвонил брату, сказал, что я уже здесь. Брат на меня наорал, обозвал предателем и положил трубку. В принципе, и сейчас все мое общение с ним приводит только к одному: я зомбирован, я предатель.
На этаж влетает парень, кричит: «Где автомат? Быстро все вниз, нас захватили!» Смотрю — внизу, рассредоточившись, стоят человек 15 в камуфляже, на земле установлен ПТУР (противотанковая управляемая ракета), направленный прямо на наше окно. Те, кто в здании, бегут с автоматами вниз, их разоружают. Спускаюсь и я.
Все, кто был в комендатуре, уже построены — им зачитывается какое-то распоряжение. Мужчина говорит, что все окружены, что все законно, именем ФСБ РФ он назначен министром госбезопасности ЛНР. По тем, кто будет сопротивляться, будет открыт огонь. Объявляет об аресте трех заместителей коменданта ЛНР — их задерживают, и все уезжают. Бойцы возвращаются в «располаги», говорят, что их «навестил» бывший руководитель особого отдела комендатуры с позывным «Учитель».
— Юля, только что был налет, это называется так, — говорит Большой. — Мы сюда приехали воевать за Донбасс, а не в междусобойчиках погибать.
— Офигенно быть военным, — матерится Тархун. Он вообще-то ответственный за оружие своей роты. — Учителя отстранили вчера, сегодня он совершил налет. Ребята поехали разбираться и отбивать назад арестованных.
Тем временем по рации передают, что трех помощников коменданта отпустили, и уже кто-то успел арестовать Учителя. Вижу: сами добровольцы в шоке от того, что происходит. Еще через час отпускают и Учителя, а значит, надо ждать нового налета, выставлять посты вокруг комендатуры, не спать…
Одесса — Славянск — Славяносербск — Луганск
52.0
22.00
