ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Сен. 8, 2015

«Сыграть в какой-нибудь очередной постановочке что-то такое очередное – это ни мне не нужно, ни театру».

Согласен, и право выбирать вы как минимум заслужили.

Надеюсь. Я за свою театральную жизнь разные этапы прошел. В Театре Ленсовета, было время, играл по 32 спектакля в месяц.

32? Я не Станиславский, но я не верю.

Играл, играл. Даже 34 играл. А сегодня мне четырех «Контрабасов» хватает за глаза. Можно, конечно, и пять играть, и шесть, но это будет вредно для спектакля и тяжело для меня – и физически, и психологически. Говорю как есть, не кокетничаю. Честная работа на большой зал тре­буе­т сил, поэтому играть «Контрабас» слишком часто не смогу, а с холодным­ носом, на голой технике – не стану. Не хочу превращать его в рутину, хочу всякий раз чувствовать, что ­соскучился.

Скучаете ли вы по театру, устроенному семейным образом? Как это было в прошлой вашей питерской жизни – в Театре на Крюковом канале, «Субботе», «Перекрестке», да и в Театре Ленсовета отчасти тоже.

Нет, не скучаю, всему свое время. Мне в МХТ комфортно.

МХТ ведь не театр-дом, а театр-концерн с бизнес-планом и без всех этих «возьмемся за руки, друзья» и «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». Там все браки по расчету, если я ничего не путаю.

Механизм этого театра приспособлен к нашему времени, и он работает. Значит, все правильно. Я не считаю партнерские деловые отношения предательством высокодуховных интересов искусства, а взаимное уважение – страшным недостатком. Театр-дом, театр – не дом… МХТ тоже дом, просто в этом доме всего много – и комнат, и жильцов. Одни приезжают, другие пакуют чемоданы…

Сейчас вы, вообще-то, отель обрисовали.

Нет же, дом для большого семейного клана. Все в постоянных разъездах, видятся редко, от случая к случаю, но, встречаясь, друг другу рады.

Вам в таком театре уютно?

Комфортно. Принцип «консервной банки» себя изжил, «закупоренный» театр обречен. То есть он просуществует, конечно, какое-то время на крови талантливых людей, и зрители даже будут находить его сектантство по-своему привлекательным, но рано или поздно им станет там душновато, потянет обратно на воздух.

Позволяет ли вам нынешнее положение в МХТ влиять не только на свою ­занятость, но и на репертуарную политику? Приносить в литчасть пьесы, в которых хотели бы сыграть, интересных вам режиссеров к худруку приводить?

Подобные вещи я проповедовал еще в Театре Ленсовета, никакого положения там не занимая. Мне в этом отношении кино и телевидение решимости не прибавили – такие амбиции были всегда, я их не скрывал.

Вы кого-то в Театр Ленсовета на постановку приводили? Не знал.

Приводить, допустим, не приводил, но свои желания и интересы пытался реализовать. Это же нормально, что актеру, какого бы ранга он ни был, не все равно, с кем и над чем работать. Нормально, что он об этом думает. Он же о профессии думает, о главном своем деле, не о ерунде какой-нибудь.

Думать и высказывать вслух – это ведь не одно и то же.

Значит, надо набраться смелости и высказать. Вот и все.

Не боясь услышать в ответ: «Не ошалел ли ты часом, братец?»

А чего бояться? Такое каждый может услышать, никто не застрахован.

Как долго, по вашему опыту, спектакль обычно продолжает расти и когда вступает в «возраст дожития»? Есть такая чудесная категория для расчета пенсий.

Это всегда по-разному. Зависит от качества формы и мысли. Крепкая форма может десятилетиями не разрушаться, и спектакль будет как живой, но только с виду, потому что живая мысль из него давно ушла. Вернее, новым зрителям она уже неинтересна. А бывают у спектаклей личные истории, когда они переходят в другое качество, – так у меня с «Калигулой» произошло. Я играл его с огромным желанием, но есть физический возраст персонажа Камю и есть, никуда не деться, мой год рождения в паспорте. Так что пришлось отказать себе в удовольствии это играть, но родилась музыкально-литературная композиция по «Калигуле» и Шуберту. Мы сочинили ее с Юрием Башметом, и за результат мне не стыдно.

Зря вы перед спектаклем в паспорт заглядываете. Знаменитый Василий Качалов в шестьдесят с лишним лет выбегал здесь, в Камергерском, на сцену в роли юного Чацкого, и ничего. В кино о таких вещах сложнее со зрителями договориться, это да. Кстати, раз уж про паспорт речь, в «Географе» напрасно его показывают: возраст Служкина с сюжетом не сходится.

Не страшно. Служкин – он вообще возрастной гибрид. Алексей Иванов сочинил роман в 25 лет, я снимался в 40, а режиссеру Саше Велединскому к началу съемок вообще 53 года исполнилось. Три разных поколения друг на друга наслоились, три жизненных опыта – и вместе выдали такого Служкина.

Вы с этой ролью перешли в новое качество, не только возрастное. Как прежде с Сашей Гурьевым из фильма «В движении».

Рад, если это так.

Это так. После триумфа, а был триумф, появляется, наверное, боязнь ошибиться в выборе следующей роли?

Ошибиться никогда не хочется, и после провала тоже. И боязнь тут ни при чем. Были понятные причины для отказов: мне предлагали то, что я только сыграл в «Географе». Приличные сценарии, и фильмы нормальные получились, я видел их потом, все актеры на своих местах, но мне туда было не надо.

Обратная сторона яркой роли: после нее несамостоятельные режиссеры видят актера только таким.

Встречаются и другие режиссеры, самостоятельные. Они видят тебя другим и предлагают другие, далекие от тебя и твоих предыдущих работ вещи.

Много ли таких режиссеров?

Слава богу, хватает.

Серьезно? Больше, чем пальцев на руках?

Нет.

Вот видите.

Но этого достаточно.

Только если все они с вами. Говоря про самостоятельных режиссеров и далекие от вас вещи, вы имеете в виду Юрия Быкова и сериал «Метод»?

Да, в том числе.

Маньяк-бородач, распутывающий преступления других маньяков, – это и правда далекая от вас вещь. Хочется так, во всяком случае, думать. Когда Первый канал соберется с духом и решится на показ?

Обещают осенью. Я сам еще не видел «Метод» целиком, вы наверняка тоже, так что от обсуждения давайте воздержимся. По словам продюсера Саши Цекало, все то, о чем мы с ним договорились на берегу, в окончательном монтаже осталось. Это важно.

О чем у вас шла речь на берегу, если не секрет?

О главном месседже – так это принято теперь называть. О том, что мы не просто щекочем нервы страшными историями, а пытаемся донести до зрителей наверняка не самую для них радостную, но важную нам мысль: все эти, осторожно выражаясь, неадекватные люди, совершившие то, что совершили, – они те, мимо кого вы когда-то прошли, не попытались остановить.

И это вы виноваты в их мрачных делах?

Да. Это дела ваших рук. Наших с вами рук.

Там у вас, в «Методе», один такой вовремя не остановленный вешает на деревьях юных пионеров в начищенных ботиночках – вот какая мания его одолела, пока мы отвернулись. Знаю серьезного актера, который отказался это играть – впускать в себя. Несмотря на праведный месседж. А вы бы согласились?

Не знаю. Подумал бы. Если да, то стал бы вместе с режиссером искать болевую точку такого человека, точку его беззащитности в этом мире.

Ваши с режиссером Быковым пути после «Метода» не разошлись. Теперь он снимает фильм «Время первых», и вы там космонавт Беляев. Опять далекими вещами будете заниматься?

Да, космически далекими.

Качество компании имеет для вас существенное значение, когда вы думаете, соглашаться или нет?

Первостепенное.

Хорошей компании легко подбить вас на авантюру или вы стали в этом отношении тяжелее на подъем?

Природная склонность к авантюрам осталась, но осмотрительности с возрастом прибавилось. Вперед с закрытыми глазами – это не про меня, я взвешиваю.

Интересный театральный проект в Питере – готовы к такому повороту?

Уже ведем переговоры.

Неплохо я угадал.

Сейчас не имеет значения «где». В Москве, Питере или Новосибирске. Важно только «что» и «кто». Идея и команда. Для того чтобы сделать спектакль, не обязательно проводить полгода вместе. Есть большой объем домашней работы, у каждого свой. Есть видеоконференции, чтобы сговариваться о главном. Но должна быть уверенность в режиссере, в том, что он сможет скрепить все в единое целое.

Что-то совсем не вызывают у меня доверия репетиции по селектору и застольный период по скайпу.

На начальном этапе надо нафантазировать как можно больше всего, чтобы потом вывалить это на площадку. Для такой черновой работы общего застолья не требуется.

За какое время можно потом из нагромождения домашних фантазий сложить спектакль? Месяца на выпуск хватит?

Более чем достаточно.

Очевидно, что вы сейчас не готовы щедро тратить свое время на театр. У вас есть ощущение, что время сжалось, что его стало реально меньше?

Знаете, если постоянно думать о нехватке времени, загонять себя в это паническое самочувствие, то легко сойти с ума, истрепать себе нервы, руки начнут трястись. Зачем? Лучше при той же плотности и сложности графика создавать для себя ощущение, что времени до фигища и ты все успеешь.

«Если постоянно думать о нехватке времени, загонять себя в это паническое самочувствие, то легко сойти с ума, истрепать себе нервы, руки начнут трястись. Зачем?»

Научите, я хочу.

Это не объяснить. Надо самому в голове нужную кнопку нажать.

Вы, значит, нажали – и теперь при взгляде на черный циферблат своих IWC уже никогда не покрываетесь холодным потом из-за того, что куда-то не успеваете?

Я на эти часы даже с удовольствием гляжу, они мне очень нравятся. У них бронзовый корпус, они стареют вместе с хозяином.

Специфическое удовольствие – носить на руке напоминание о своем старении.

Они же красиво стареют. Вообще, они реагируют на твой образ жизни: в сухом ты климате обитаешь, во влажном или мечешься между поясами.

Сколько времени, которого у вас, как выяснилось, до фигища, вы отдаете своему благотворительному фонду и заботам в связи с ним?

Сейчас уже меньше, а поначалу где-то две трети времени фонд занимал. Нас и было-то всего двое – я и моя помощница. За год сложилась команда, и она уже существует по законам бизнеса: формирует планы, выстраивает фандрайзинговую систему…

Признайтесь, недавно выучили это слово?

Пришлось. Моя команда, спасибо ей, перевела меня на щадящий режим: привлекают, только если это реально необходимо.

Там, где без вас никак?

Где требуются именно мои усилия и мое участие. Это переговоры, публичные выступления, больницы и все те случаи, когда именно я являюсь гарантом нашего профессионализма и честных намерений.

Сами команду собирали?

Да, с помощью людей, которым доверяю.

Занимаясь делами фонда, да и раньше, вы наверняка сталкивались с недобрым отношением к благотворительности, с подозрениями и даже обвинениями в разного рода корысти – финансовой, имиджевой, всякой.

Нормальная реакция наших людей, ничего удивительного. К сожалению.

Чувствовать на себе подозрительный взгляд – штука малоприятная.

Что поделаешь, если такое у людей сознание, такая мера всего. Любой публичный поступок известного лица у нас тут же готовы превратно истолковать, приписать ему мелкие, а то и низкие мотивы – в общем, радостно предположить все самое худшее, хотя, казалось бы, какого рожна? А вот такого. Я спокойно к этому отношусь – и в профессии, и в благотворительности. Собака лает – караван идет. Значит, надо работать еще тщательнее, подтверждая честное имя и репутацию.

Как вы думаете, мог бы Константин Хабенский двадцатилетней, предположим, давности, войти в такое трудное, серьезное, столько всего требующее от человека дело, как помощь детям с опухолью головного мозга?

Для начала я не уверен, что 20 лет назад я справился бы с мобильным телефоном, попадись он тогда мне в руки. Все было другое, и я был другой, волновало меня другое… Только начиналась взрослая театральная жизнь, хотелось как можно больше работы, как можно громче славы, хотелось «рвать» зрителей – в хорошем смысле. Настоящее понимание того, кто ты и зачем в этой профессии и в жизни, приходит с возрастом, с опытом.

Тут ведь не просто накопленный опыт: что-то очень существенное должно с человеком произойти, чтобы он чужую беду сделал своей.

Значит, произошло. Давайте не будем в это углубляться.

Вас меняет дело, которым вы занимаетесь?

Наверняка. Я стал более прагматичным… нет, не так, я научился быть очень конкретным с людьми, попавшими в беду. Когда такое вдруг случается с человеком, он совершенно к этому не готов. Сразу теряется, становится беспомощен и нуждается не в сочувственной суете, которая только приумножит его растерянность, а в том, чтобы услышать: так, сейчас иди направо, потом прямо, потом будет второй поворот налево, там остановись и подожди. Простые практические вещи. Это важно знать и понимать, но научиться всему этому легко. Это мелочи по большому-то счету.

А что не мелочи? Скажите.

С первым спасенным тобой человеком, и не важно, от какой именно болезни спасенным, а может, вообще от другого несчастья, – с первым таким человеком ты приобретаешь очень правильное внутреннее самоощущение и уверенность в том, что живешь там, где нужно, и делаешь то, что нужно. Вот главное. Никогда не позволю себе осуждать тех, кто, однажды попав в эту зону, не нашел сил там остаться, просто не смог – и теперь обходит ее стороной. Это понятная, инстинктивная реакция человека на боль, страдание, смерть – отстраниться, закрыться, защититься. Но есть те, кто не закрылся, остался и идет дальше. Такие люди со мной.

«С первым спасенным тобой человеком ты приобретаешь очень правильное внутреннее самоощущение и уверенность в том, что живешь там, где нужно, и делаешь то, что нужно».

Были моменты, когда вам казалось, что все, не выдерживаете?

Были, конечно. Были. Порой выручала профессия: что бы там у тебя внутри ни происходило, ты не вправе показывать свой испуг. Так что больница может – разумеется, не всегда – превращаться в сценическое пространство, где ты используешь актерские навыки не для развлечения публики, а чтобы жизнь спасти. У нас есть такой театральный проект «Поколение Маугли» – с его помощью мы в разных городах ищем средства на спасение детишек, которые оказались между жизнью и смертью, и участвуют в этом проекте их ровесники. Из них вырастают люди, которые с детства знают, что такое спасти человеческую жизнь. По сути, формируется и обучается новая молодая армия, армия милосердия.

С этой армией должны быть связаны главные надежды страны, не с другой.

Мы на всю страну пока не размахиваемся, идем вперед маленькими шагами. Но наша армия понемножку разрастается, и их уже несколько тысяч – совсем молодых людей, которые 31 декабря, подводя итоги года, вправе сказать: в этом году я спас человека. Это умные и свободные ребята. Они уже сейчас не боятся задавать себе и окружающим вопросы, которые не всякий взрослый решится себе задать.

Круто.

Да, я тоже так думаю.