ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Апрель 25, 2018

— Как вы решились взять на себя столь непростую режиссерскую миссию? В какой момент поняли, что вам мало быть актером?

— Не возникало такой мысли, что мне мало быть актером, — этого мне на сегодняшний день хватает. Просто от продюсеров фильма, помимо предложения сыграть Александра Печерского, поступило еще и предложение встать за штурвал большого корабля под названием «Собибор» и сочинить свою историю. Я подумал и согласился. Видимо, к тому моменту (а это случилось около двух лет назад) накопилось достаточно знаний о кино во всех его аспектах — и в операторском, и в режиссерском, и в актерском, — что можно было с этим багажом приступить к созданию фильма. Если бы подобным багажом не обладал или его бы не хватало на момент принятия решения, я бы, скорее всего, не вошел в эту историю в качестве капитана корабля.

— Насколько сложно было совмещать актерскую и режиссерскую работу? Кто-то вам помогал?

— Нет, никто не помогал. Как говорится, помоги себе сам: спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Конечно, было сложно, потому что практики режиссерской никакой. Но тем не менее был дублер, который ходил вместо меня по площадке. К нему, помимо костюма, была прикреплена рация, я в эту рацию говорил свои реплики, свои тексты, партнеры подхватывали диалог. Я старался корректировать все и с точки зрения мизансцен, и с точки зрения содержания, а дальше сам входил в кадр, играл сцену и потом отсматривал материал. Это то, что касается так называемого момента раздвоения.

— Вы ведь участвовали и в создании сценария?

— Да, других вариантов не было. К тому моменту, как мне предложили участие в фильме, сценарий и идея давно уже ходили по кинокругам, и к ним подключались разные сценаристы. Было, по-моему, порядка четырех-пяти вариантов сценария. И когда я начал съемки, у меня на столе был целый букет разных направлений и вариантов. Я стал сочинять свой вариант, отталкиваясь или не отталкиваясь, принимая или не принимая какие-то направления в других версиях. ОсновнЫЕ поддержка и консультация в создании сценария шли от Александра Анатольевича Миндадзе. Он, как человек благородный и скромный, предложил мне оставить мою фамилию в качестве сценариста.Так как это дебют, пускай будет дебют во всем.

Это было сочинение иногда прямо по ходу воспроизведения «музыки». Порой я понимал, что мы не сможем снять то, как придумали «на берегу» ту или иную историю. Например, тот же финал фильма я вынашивал и придумывал уже в процессе съемок. То же самое в некоторых других эпизодах, которые домысливались, снимались и, слава Богу, остались в фильме так, как мы их придумали. Зачастую это была просто импровизация.

Истинная предыстория «Собибора» открылась не так давно, потому что этот лагерь по уничтожению еврейского населения был засекречен. Находился он на территории Польши и действовал около полутора лет. В 1943 году там было совершено восстание заключенных, они перебили большую часть охранников и комендатуры лагеря и бежали. Это единственный известный в истории массовый побег из концлагеря. Бежало порядка четырехсот человек, не все смогли спастись, и лишь только около пятидесяти из них закончили войну, то есть дожили до победы.

Мой герой так и остался загадкой

— Откуда вы черпали информацию и общались ли с родственниками людей, выживших в том кошмаре?

— С родственниками я общался уже после съемок. Иногда чересчур точное знание материала мешает. Это же не документальное кино, а художественный вымысел, основанный на реальных событиях, датах и месте действия. А как все происходило на самом деле... Это всегда очень субъективно — даже у очевидцев и современников тех событий часто бывают разные воспоминания. Иногда они очень точны по деталькам, но тем не менее субъективны. Поэтому мне были интересны вот эти самые детальки и подробности, но не все остальное... Фильм — скорее мои размышления, мои чувства и моя интуиция по поводу того, что же там могло произойти. Более того, скажу: это даже наиболее мягкая версия, хотя она получилась и достаточно эмоциональной.

— Вы сами разгадали, в чем секрет вашего героя Александра Печерского, как ему удалось совершить этот подвиг?

— Я не разгадал, честно вам скажу, и разгадать это невозможно. Для меня огромная фантастическая загадка, как в тех условиях, в том вавилонском многоязычии (а в фильме мы сохранили многоязычие всех национальностей, чьи представители попали в Собибор) так сошлись звезды, энергетика Печерского, его магнетизм, его сумасшедшее желание вытащить людей, что он сумел это осуществить. Видимо, люди были уже настолько доведены и прижаты к той черте, из-за которой не возвращаются, что были готовы совершить такое дерзкое восстание голыми руками, зубами, всем чем угодно ради спасения своей жизни. Для меня до сих пор это на том же уровне, как, предположим, выход первого человека в космос и возвращение его обратно, как первый полет Юрия Гагарина. Это все — сверхчеловеческие усилия, которые не определяются математикой. Поэтому для меня это загадка, и ее разгадать можно только одним способом, но не дай нам Бог оказаться в то же время, в том же месте и в таких же обстоятельствах. Не дай нам Бог.

Сняв фильм, я ощутил невероятное спокойствие

— Что для вас оказалось самым непростым в процессе работы?

— Для меня самым сложным было решиться войти в этот проект в качестве режиссера. А самое невероятное на сегодня — это мое спокойное отношение к проделанному. Закончив работу над фильмом, я первый раз в жизни не дергаюсь, не рву волосы, не говорю себе: «Ах, надо было сделать так или вот так!» Я сказал себе: «Я сделал все что мог на нынешний день». Для меня это совершенно невероятная формулировка и невероятное спокойствие. Этой работой я сделал все что мог на данный момент в профессии, в фантазии и с точки зрения чувств. Я от себя не ожидал такого в хорошем смысле усталого спокойствия.

— Как вам работалось с Кристофером Ламбертом, сыгравшим коменданта Собибора?

— С точки зрения профессии Кристофер Ламберт довольно хорошо знает систему Станиславского. Я тоже ее проходил, изучал и практикую, поэтому общий язык мы нашли моментально, в первый же съемочный день. И дальше наша история строилась, отталкиваясь не от отношений «режиссер-актер», «начальник-подчиненный», а от отношений по шкале системы Станиславского. У него были свои желания и просьбы, у меня — своя фантазия. Там, где наши идеи сходились, споров не возникало, там, где они расходились, помогала система Станиславского. И в итоге они шли в направлении, которое я и предполагал.

— Почему зрителям нужно посмотреть «Собибор»?

— Я считаю, у нас достаточно много неплохих легких фильмов — развлекательных, мелодраматичных: их хватает, и это хорошо. Но не так много в последнее время снято фильмов, которые «ударяют» чуть-чуть глубже. И иногда, мне кажется, нужно заставить себя сходить на подобные варианты киноисторий для того, чтобы не забывать... Даже нет, сейчас глупость скажу! Для того, чтобы человек мог ощутить полноту чувств, чтобы он не считал, что плакать нужно только над собачкой с пораненной ножкой. Да, это замечательно, и глаза собаки тоже говорят о многом, но иногда нужно сопереживать и сочувствовать тем людям, которые остались в истории. Ведь их пускай порой короткий жизненный путь обеспечил наше длительное пребывание в сегодняшней жизни. Иногда нужно смотреть подобные фильмы для того, чтобы палитру своих внутренних чувств сделать чуть шире и чуть ярче. Наверное, так. И еще, наверное, этот фильм нужно смотреть по причине того, что он несет в себе большую благотворительную составляющую — от каждого билета 5% стоимости пойдет на помощь больным детям, — это очень важно. Вот, наверное, с этого нужно начать. А может быть, этим нужно закончить.

— Сейчас, когда все самое сложное позади, как думаете: готовы ли вы повторить подобный режиссерский опыт?

— Даже не буду об этом размышлять, давайте закончим эту историю, выпустим кино на экраны и в жизнь. Мне кажется, получилась человеческая история не совсем простая для восприятия, но довольно эмоциональная, которая не оставляет зрителя равнодушным. Получилась не при помощи компьютерных эффектов, спецэффектов и так далее, а только благодаря актерским работам. Я считаю, это важно. А потом уже я смогу ответить на вопрос, захочу ли я еще повторить режиссерский опыт или не захочу. Я точно знаю, что в следующий свой проект — второй сезон сериала «Метод» на Первом канале — я вхожу в качестве актера, не более того.

— Что вам в детстве рассказывали про войну дедушки, бабушки, родители? У вас в семье были фронтовики?

— У меня не было фронтовиков в семье, поэтому как таковых рассказов от очевидцев я дома не слышал. В основном вся информация шла из школьных учебников. Но один рассказ, немножко нецензурный, меня в детстве потряс. В седьмом-восьмом классе у нас был учитель НВП — начальной военной подготовки, и вот он однажды рассказал, как выходил во время войны из окружения. И это была, мягко говоря, совсем не геройская история того, как человек остался жив. И так она в меня запала, что до сих пор во мне сидит. Помню, как я тогда поразился, что такое вообще могло произойти, ведь в учебниках пишут о совсем других фактах. Для меня это было первое откровение о том, как нелицеприятно люди могли вести себя на войне, что были и такие случаи.

— Ваше отношение к этому человеку изменилось?

— Нет. Я как до этого над ним смеялся, так и после. Мы все над ним смеялись, потому что он от нас требовал невозможное. Мы уже тогда не хотели ходить строем, нам было интересно только собирать и разбирать автомат Калашникова, все остальное не увлекало. Но его история меня потрясла: это был мой первый момент сомнения в том, что все было так однозначно, как писалось в учебниках. Повзрослев, я уже, конечно, читал какую-то литературу, потом пошли разные истории, связанные с кино. В том числе и съемки в фильме Дмитрия Месхиева «Свои» лет пятнадцать назад — на мой взгляд, это очень честная и правильная история. Но для того, чтобы правдоподобно сыграть в ней, я накупил порядка пятнадцати видеокассет с фильмами о войне, где снимались актеры, ее прошедшие или заставшие то время. Отсмотрел все. Там тоже не везде была устраивающая меня человеческая правда: многие фильмы были довольно картонными — даже притом, что актеры прошли войну, но играли они очень, очень неправдиво, на мой взгляд. Но были и фильмы, которые до сих пор эпизодами живут в моем сознании и которые являются, наверное, планкой — камертоном того, что есть киноправда. Это такие картины, как «Проверка на дорогах», «Отец солдата», «В бой идут одни старики», «Они сражались за Родину», «Двадцать дней без войны».

Я умею просить прощения

— Вы когда-то говорили, что боитесь того, что вдруг, став руководителем, превратитесь в тирана. Режиссер — главный человек на площадке. Пришлось ли вам как-то проявить тиранию?

— Ну конечно. Тирания бывает разная. Мне кажется, я жесткий руководитель с точки зрения организации процесса и дисциплины, создания творческой атмосферы, а все остальное... Я не считаю, что я умнее и лучше других. Считаю, что у меня есть какой-то вектор фантазии, которой я делюсь с коллегами. И если мой вектор с их настроением совпадает, это радостно, если не совпадает, у меня хватает терпения услышать и понять наш электорат, для того чтобы прийти к единому мнению.

— Головы летали?

— Нет, головы не летали. Достаточно сжатые были сроки кинопроизводства, поэтому заниматься еще «секир-башка» не было времени. Да и желания, как, в принципе, и необходимости. Да, наверное, у меня непростой характер. Но я могу абсолютно спокойно признать свою неправоту, попросить прощения. Это я пока еще умею, не разучился.

— Попробовав себя в режиссерской профессии, можете сказать, кто для вас является учителем в этой области?

— Нет одного, единого учителя. Я сейчас начну называть, кого-то забуду, и кто-то скажет: «Ах, вот так ты добро помнишь...» Начну с того, что мой первый учитель — мастер нашей питерской мастерской Вениамин Михайлович Фильштинский. Именно он дал в руки профессию, основу. Основа заключается в следующем: подход к роли. Он меня научил, как начинать и с чего начинать фантазию в поисках персонажа, в работе над ролью. Это важно, потому что данная актерская школа, к сожалению, присутствует не у всех. Дальше уже была, наверное, «школа» моих кинопутешествий, знакомств и понимания кино с точки зрения режиссеров, операторов, актеров, художников, каскадеров, костюмеров, гримеров. У каждого свой подход, свое видение, свои предпочтения. Тут тоже для меня было важно услышать, подслушать, с чем-то согласиться и взять навсегда, от чего-то отказаться сразу и так далее. То есть я проходил и продолжаю проходить курсы подобной киноакадемии.

Так что у меня было достаточно много людей, которые сидят глубоко во мне и которых я могу назвать учителями. Это Алексей Юрьевич Герман, Дмитрий Дмитриевич Месхиев, Сергей Олегович Снежкин, Тимур Бекмамбетов, Юрий Быков, Александр Велединский, Сергей Гармаш, Михаил Пореченков, Олег Ефремов, Сергей Мачильский, Влад Опельянц, Миша Кричман, Константин Аркадьевич Райкин, Олег Павлович Табаков... Я могу вам назвать еще очень много имен людей, у которых я продолжаю учиться.

Но опять же вернусь к моему мастеру Вениамину Михайловичу Фильштинскому. Он меня выпустил в свет со словами: «Ничего не бойся, и главное, не бойся продолжать учиться!» Я это хорошо запомнил. И до сих пор не боюсь продолжать учиться чему-то, чего не знаю. Но были и примеры людей известных фамилий, научивших меня очень правильной истине: не создавай себе кумира! Познакомившись с ними, я был расстроен тем, что они не остались для меня навсегда просто любимыми киногероями, которых я никогда бы не узнал в реальности, как Чарли Чаплина, например. После общения с ними в жизни у меня было полнейшее, чудовищное разочарование и в профессии, и в людях. Поэтому мне кажется, не совсем правильно кого-то называть конкретно: «учителей» было довольно много, и я у всех чему-то учился.

— Олег Павлович Табаков большую роль сыграл в вашей жизни?

— Я могу сказать, что он научил меня двум очень важным вещам: отношению к жизни и отношению к профессии. В принципе, вот на этих отправных точках, наверное, и строится близкий круг моих друзей — отношение к профессии, понимание и отношение к жизни. Потому что, если одна из этих составляющих хромает, тогда этих людей нет, образно говоря, за моим столом. А Олегу Павловичу удалось собрать вокруг себя и выпустить в большую жизнь именно таких людей — неравнодушных к профессии и к жизни.

— В школе у вас были любимые педагоги? Какие у вас воспоминания о ней остались?

— Вспоминаю с теплотой и школу, и студенческую скамью. Я сейчас понимаю, что это были прекрасное время. А из учителей первой почему-то вспомнилась педагог английского языка. Я сейчас не назову ее имя и фамилию, но визуально она осталась в памяти. Запомнил, потому что она пыталась заниматься с нами школьной самодеятельностью. Как-то я играл в джинсах и длинном свитере кусок из «Гамлета» — не помню какой, но на английском языке. Хоть и учил английский, но ни хрена не понимал, что тогда говорил. Зато передо мной стоял образ Владимира Семеновича Высоцкого, и я пытался хотя бы визуально соответствовать этому ряду. Поэтому был найден растянутый свитер и прочие соответствующие тому образу вещи. Помню, конечно же, классную руководительницу Нину Петровну, и еще, пожалуй, учительницу географии Наталью Юрьевну.

— Я так понимаю, это были ваши любимые предметы — английский и география?

— Нет, предметы вряд ли, скорее люди, которые их преподавали. Хотя я до сих пор не знаю толком ни английского, ни географии, что где находится. Более того, чем больше у меня перелетов и переездов, тем больше я вообще запутываюсь в географии нашего земного шара. Все так перемешалось в голове, что я иногда думаю, что это близко, а оказывается, очень далеко. Иногда думаю, что лечу очень далеко, а оказывается, совсем рядом. Все же относительно, все зависит от того, какие мысли, размышления и фантазии сейчас находятся в твоем сердце и в твоей голове. Поэтому 12-часовой перелет иногда проходит незаметно, и бесконечно долго длится перелет в 50 минут.

— Вы были любимым учеником у педагогов, слыли учительской гордостью?

— Нет, с чего бы? Нет-нет, никогда не был любимчиком... Знаете, мне всегда было интересно наблюдать за людьми, которые эпатажно, вызывающе вели себя в школе, на студенческой скамье, на все имели свое мнение. И у них я тоже учился. Сам я не был таким.

— Восемь лет назад вы стали открывать творческие студии для детей в разных городах России. Многие из этих ребят наверняка назовут вас своим учителем. Вам это приятно?

— Я не против, если эти ребята чему-то научились. Но тут же важно не столько то, чему дети научились, хотя это как бы наш конечный пункт, а то, какая команда единомышленников-педагогов, моих коллег собралась в каждом из одиннадцати задействованных городов. Успели ли они почувствовать и понять то, что я интуитивно хотел до них донести, или не успели. Я вижу, что в основном все успели, и это меня радует. И наши педагоги сейчас творят чудеса с детьми и создают те высокопрофессиональные театральные творения, о которых мы просто не договаривались. Это уже совершенно другой уровень и детей, и, не побоюсь этого слова, постановок. Их много, и ребята трудятся на профессиональных сценах, зарабатывают деньги, которые направляют на благотворительность опять же. То есть эта прекрасная большая машина заработала. Я горд, я счастлив, что многие из этих людей в разных городах нашли себя в жизни.

— А «Собибор» вас чему научил?

— Двум вещам. И я постарался это как-то транслировать в кино. Во-первых, мне хотелось бы верить, что в любых обстоятельствах, в любой ситуации всегда найдется хотя бы один человек — просто надо его услышать, — который заставит других поверить в то, что они тоже люди. А второе — это то, что в подобных, мягко говоря, заведениях никогда не родится светлый, положительный герой. Если и родится герой, то это будет герой-мститель. А герой-мститель, скажем так, уже испачкан кровью. Я попытался вложить в содержание свое понимание и свои открытия. А считают эти моменты зрители или нет, это уже другой вопрос. Работая над фильмом, я иногда купировал, обливаясь слезами, соплями и прочим, но убирал из него какие-то сцены, которые были мне дороги. Потому что я понимал, что они будут мешать общему восприятию картины.

Друг тот, кто не умеет притворяться

— А каким должен быть человек, чтобы войти в тот близкий круг ваших друзей, который вы упоминали выше?

— Как показывают абсолютно полярные события моей жизни, друзья должны радоваться успехам и с не меньшим рвением сопереживать отрицательным событиям в твоей жизни. Чтобы стать моим другом, нужно быть просто нормальным человеком. Ну, не притворяться, по крайней мере. Очень важно не притворяться.

— Однокурсники Михаил Пореченков и Михаил Трухин — ваши друзья уже почти три десятилетия. Чему вы друг у друга научились за годы такого тесного общения?

— Мы не притворяемся, мы иногда, может быть, даже чересчур откровенны. А по-другому не имеет смысла продолжать общение, особенно пройдя десятилетия. Мы радуемся друг за друга, мы говорим колкие слова друг другу, мы шутим друг над другом, мы просто радуемся общению.

— Какие качества, как вы думаете, в вас самом сохранились с детства, не сильно изменившись?

— Черт его знает. Думаю, что вера в предполагаемые обстоятельства. Мы в детстве сильно погружены, играя в какие-то игры, свято верим в то, во что мы играем. Я думаю, что сейчас эта вера в предполагаемые обстоятельства, конечно же, чуть-чуть подтерлась, нивелировалась неким цинизмом и пониманием жизни, но все-таки она сохранилась — частично.

Передавать опыт мне пока рано

— Что главное в вас вложили родители? Какой-то из родительских советов, может быть, запомнился и стал вашим жизненным принципом?

— Понимать, что движет поступками тех или иных людей. Всегда нужно пытаться понять. А понять — значит простить. Наверное, это самое главное, а все остальное — это уже вторично: совершать ошибки, исправлять их самостоятельно и так далее. Да, в первую очередь — понимать других людей.

— Каждому родителю важно, чтобы его ребенок вырос хорошим человеком, добрым, воспитанным...

— Естественно.

— Вы чему главному хотели бы научить детей, какой свой опыт передать?

— Я еще не дошел до момента, когда я передаю опыт. Я могу делиться какими-то своими соображениями, но момента, когда: «Дети, я передаю вам опыт!» — этого еще, слава Богу, нет в моей жизни. В тех же студиях я делюсь своими фантазиями на ту или иную тему. Иногда мы серьезно задумываемся, входя в какие-то коридорчики этих фантазий вместе с ребятами, иногда нет, иногда шутим, балбесничаем. Но мне кажется, вот в этом контрастном душе и замешано формирование личности человека.

— Помнится, Евгений Миронов вас вдохновил на занятия спортом во время подготовки к фильму «Время первых»...

— Убедил в том, что это необходимо. И это меня тогда спасло на съемках. Я Жене поверил, и он оказался прав. Теперь я постоянно думаю о том, что важно уделять время спорту. Я не так часто нахожусь в спортивном зале, но я бываю там. У меня есть абонемент, да.

— Вам свойственна ностальгия? Вы сохраняете какие-то старые фотографии, программки, письма?

— Нет, ностальгия — это не про меня. Хотя что-то, что дорого моей памяти, я сохраняю, но я не сижу вечерами и не перелистываю альбомы. Конечно же, я не разбрасываюсь теми вещами, которые идут от всего сердца. Храню для того момента, наверное, когда я впаду в истерию маразма и воспоминаний обо всем том, что сделано в моей жизни, когда я залезу на памятник и буду сидеть там. И тогда вот я вернусь к этим коробкам с афишами, сувенирами, подарками и фотографиями, буду их пересматривать и думать о том, что я не зря, наверное, прожил свою жизнь.

Свобода — это, когда люди улыбаются друг другу

— Вы не планируете расширить репертуар? Зрители очень ждут ваших новых театральных работ.

— Ну почему же не планирую — планирую, пока просто не знаю чем. Но бутсы точно вешать в раздевалке еще не собираюсь. (Улыбается.)

— Из собственных работ чем особенно дорожите?

— Наверное, тем, что сделано своими руками. Я имею в виду прикладное искусство в области древесины. Я люблю что-то делать и мастерить своими руками, не всегда это получается... Но когда получается, это моя гордость! Все остальное — это либо эфемерные воспоминания, относящиеся к театру, воспоминания эмоциональные, на уровне тех людей, партнеров, с которыми мы это вместе делали. Или уже воспоминания вроде: «Ох, здесь неплохо, а вот это вообще хороший фильм» и так далее. Но это уже ко мне не имеет никакого отношения. Те фильмы, которые ушли в большое плавание, к артисту не имеют уже никакого отношения, потому что это было тогда. А сейчас, наверное, дорого то, что в работе, то, чем живешь, ожидание того, с чем встаешь каждое утро и ложишься каждый вечер.

— Что для вас свобода и как вам удается оставаться свободным с такой достаточно зависимой профессией? Я говорю о свободе внутренней, о свободе выбора.

— Не знаю, но свобода — это, наверное, когда люди улыбаются друг другу. Пускай даже не голливудскими улыбками, а просто улыбаются глазами. Это свобода, я считаю. Все остальное — это уже варианты.

Мне нечего стыдиться и отводить глаза в сторону

— Вы верите в судьбу? Вот у вас в фильме есть фраза: «Бог нас спасет, только не надо мешать ему»...

— Да, мы ее придумали, и я очень горжусь этой фразой. Это фраза, которая подстегивает Александра Печерского к действию. Ее эффект совершенно противоположен содержанию самой фразы. Девушка Люка, которая вместе с Печерским прибыла в Собибор из другого концлагеря, где он был пойман во время побега, пытается заставить Печерского забыть эту неудачу. Потому что из-за нее очень многие люди погибли: их расстреляли просто за то, что другие побежали. Было такое правило в лагерях — расстреливали каждого пятого или каждого десятого за любую попытку к побегу. И Люка пытается сделать так, чтобы хотя бы последние часы жизни Александр Печерский прожил спокойно. Она призывает его к смирению, что вызывает совершенно обратную реакцию.

— Вы сами как к понятию «судьба» относитесь?

— С уважением.

— Почему у вас нет аккаунтов в соцсетях? Как вы ориентируетесь в многообразии информации?

— Друзья, семья — вот мои проверенные источники. У меня нет времени и желания сидеть в аккаунтах, потому что это совершенно другая форма общения. Я понимаю, что она зачастую намного быстрее и эффективнее, но я пещерный человек: я за тактильный, энергетический образ общения. Мне необходим рядом человек, с которым я беседую.

— Как вы думаете, почему зрители так любят актера Хабенского? Откройте секрет покорения сердец. Ведь не зря вас называют самым популярным актером начиная с 2000 года и по сегодняшний день.

— Знаете, когда мне задают подобные вопросы, я знаю на них ответ. Я занимаюсь своим делом, у меня неприятный и несносный местами характер, я самоед, я всякий-разный. Но я стараюсь честно относиться к тому, что я делаю. Наверное, в этом причина. У меня нет моментов в жизни, когда бы мне было за что отводить глаза в сторону.

— Что вас сегодня приводит в состояние душевного восторга?

— Я очень надеюсь, что меня пусть не в состояние душевного восторга, а в состояние душевного спокойствия и равновесия перед началом следующей большой работы приведет счастливое окончание нашего премьерного тура «Собибора» по всей планете... Это раз. И второе: если все-таки наши большие боссы успокоятся и договорятся в некоторой части арабского мира по поводу всевозможных событий. Вот, наверное, эти два момента меня чуть-чуть приведут в состояние спокойствия и душевного равновесия. А дальше я так же буду продолжать переживать. И по поводу подопечных моего благотворительного фонда, и по поводу положения наших пенсионеров и так далее. Есть вещи, которые меня все равно продолжают держать в состоянии напряжения, каждый отдельный случай. Но вот на сегодняшний день, наверное, чтобы выдохнуть, должны произойти две вот эти истории... Одна касается непосредственно меня: это фильм, тур, большое напряжение, огромное количество интервью, разные оценки зрителей разных стран. А второе — это история, которая, не дай Бог, лопнет как гнойник, и все это коснется уже не только меня...

— Ну, дай Бог, чтобы все договорились...

— Дай Бог, держим кулаки. Я надеюсь, что не дураки вокруг. Очень хочется на это надеяться.

«Собибор» в кино с 3 мая