Михаил Тройник в последнее время радует зрителя глубокими ролями. Он признался, что с возрастом стал по-другому относиться к работе и даже готов делиться опытом с молодыми коллегами. При этом открыт новому — касается это и впечатлений, и людей. Подробности — в эксклюзивном интервью журналу «Атмосфера».
- Слово «дисциплина» для меня очень важное, потому что в моей жизни присутствовал хаос; сейчас его стало меньше, но он еще не полностью исчез. Я все равно постоянно чувствую, что что-то недоделал.
- Нет, надо хотя бы просто делать. Я переписываю график, а потом новый и новый. (Смеется.) Ощущение, что уже стал бухгалтером каким-то. Но если раньше я переписывал пять графиков, то сейчас уже три или два. (Смеется.) И есть надежда, что когда-то сработает один. Но вообще в моей сфере избежать форс-мажоров полностью невозможно. Просто я стал спокойнее относиться к таким фактам и снисходительнее к себе, особенно когда это связано с переключением от одной сферы к другой. Раньше я себя осуждал, если куда-то входил дольше, чем хотел, а сейчас делаю себе скидку, даю право на то, чтобы разогнаться.
Например, выдалась более-менее свободная неделя, и я дослушиваю записи лекций Московской школы нового кино. И мне очень трудно переключиться от актерских дел и погрузиться в этот другой мир, более аналитический. Это все очень интересно, но требует сил. А мне хочется сразу нырнуть. Вот в августе я играл «Щастье» в Театре имени Моссовета после перерыва почти в три месяца, и было непросто; а мне, опять же, сразу хотелось впрыгнуть туда на все сто процентов. В результате я впрыгнул в разы стремительнее, чем надо было. И все равно того, чего ждал от себя, не получил.
- Вот вы сейчас спросили, и я задумался: может быть, я тоже становлюсь таким Ионычем? Наверное, где-то я себя тоже берегу, не замечая этого. Все-таки мне уже тридцать семь. (Смеется.)
- Да, и я никогда не ощущал разницу в возрасте с Аллой Михайловной, не думал даже про это. Но если задуматься, то невозможно не удивляться тому, в какой невероятной форме она находится. Рядом с ней я всегда существую в таком интенсивном процессе, что мне важно справиться хотя бы с теми задачами, которые она поставила на репетициях. (Смеется.)
- Я чувствую себя их старшим братом. Мне интересно наблюдать за ними, они еще «не запятнаны» опытом, у них меньше некоего нароста, что здорово! А я делюсь с ними своими навыками, умениями, что тоже ново для меня. Раньше я только брал, брал и брал, а сейчас уже могу отдавать, и это очень круто. При этом я стал иначе относиться к старшему поколению. В «Последнем лете» Театра Наций я играю с Вениамином Борисовичем Смеховым. Мы партнерствовали в «Гоголь-центре», и мне и тогда, и сейчас рядом с ним на сцене спокойно, потому что я знаю: что бы ни случилось, все будет хорошо. Он обезоруживает своей мощью, а при этом мягкостью, обволакивающей энергией и потрясающим чувством юмора. Мы репетировали «Последнее лето», и он вдруг встал и запел: «Есть в графском парке черный пруд…». И это было так неожиданно и так смешно! В нем удивительное сочетание глубины и какой-то невероятной простоты. Мне кажется, это и есть аристократизм. А его жена Галина Геннадьевна Аксенова преподавала у нас в школе-студии историю кино. Она очень много помогала мне, и я не раз во время учебы ходил к ним в гости. В последнее время я стал особенно ценить встречи с такими людьми. На съемках сериала «Я знаю, кто тебя убил» мне повезло работать с Евгенией Павловной Симоновой. Она рассказывала про Театр Маяковского, про Андрея Александровича Гончарова. А когда я услышал «мой друг Толя Солоницын», то прямо рот открыл и так и стоял. Общаться с этим поколением и слушать их рассказы — невероятное счастье. Бывает, бежишь куда-то, суетишься, а тут Вениамин Борисович говорит о «Таганке», и ты застываешь, забывая обо всем. И я ценю те короткие встречи, когда мы видимся с моим мастером Константином Аркадьевичем Райкиным!
- А какие моменты, не касающиеся учебы, остались в памяти от общения с Райкиным?
- Помню, как мы не раз ездили на дачу всем курсом, помню, как они с Еленой Ивановной (жена, актриса Елена Бутенко. — Прим. авт.) привозили нам подарки из-за границы, баловали нас. То это были безумно вкусные конфеты для всех и штаны-афганы для каждого. Я потом чуть по лицу не получил, когда ездил в них на юг отдыхать. (Смеется.)
- У тебя никогда не возникало ощущения, что вот с такими людьми партнерствуешь, как Смехов, а когда-то на Атоса на экране с восхищением смотрел?..
- Более того, такое ощущение было не только от экрана, а оно возникало еще чаще, потому что в детстве я слышал от бабушки про театр и артистов. Она в советское время работала директором фабрики игрушек, а брат Юрия Любимова был большим начальником, которого называли министром кукольной промышленности, как мне говорил Вениамин Борисович Смехов. Поэтому бабушка часто ездила в Москву в Театр на Таганке и хвасталась: «Прихожу я в театр, а там Высоцкий…». Для меня тема учительства особенная. Алла Михайловна Сигалова — тоже мой учитель. Она очень поддерживала меня в школе-студии и потом. Она невероятно важный человек в моей жизни, хотя находиться рядом с ней не всегда комфортно. А репетировать — вообще некомфортно (смеется), она достаточно своеобразна. Но она меня ведет куда-то, неравнодушна ко мне, болеет за меня. Это такая мощная, духовная связь учителя с учеником, что она знает про меня все, чувствует меня и как будто бы постоянно говорит: давай, ты нужен, нужны твоя энергия, твоя одержимость, твоя тонкость… Она тебя просвечивает как рентген, и ни убежать, ни скрыться от нее ты не можешь. Это даже раздражает, потому что от этого не отвертеться. И она может откровенно рассказать о чем-то очень личном. Мне даже неловко бывает от того, что она так доверяется. Но она ведет себя так не со всеми. И у нас такие отношения стали не в школе-студии, это произошло после спектакля «Медея». Мне кажется, что она видит какое-то одно проявление в человеке и говорит: все, это мое. Ты можешь годами пробивать эту стену, а потом она раз — и сама откроет дверь. И это будет надолго, хотя вы можете спорить, ругаться… Кирилл Семенович Серебренников как второй мастер для меня. Работа в «Гоголь-центре» была постоянным обучением с большим количеством режиссеров-учителей. И все мои коллеги оттуда — тоже мои учителя.
- Вернемся к твоему возрастному самоощущению: что изменилось?
-По ночам стал спать больше. И раньше я любил фонтанировать между дублями, развлекать всех, что и сейчас делаю; но тогда я очень хотел показать себя, а сейчас в этом для меня меньше ценности, что ли. Как будто фокус внимания сместился. Ощущаю, что в профессии все по-взрослому (улыбается), то есть это не просто лицедейство, хотя и оно остается, но больше думаю о своем герое, понимаю, что мы рассказываем о судьбе человека. Наверное, я чувствую свои тридцать семь вот в этом отражении жизни.
- Миша, а то, что ты фиксируешься на том, что тебе уже тридцать семь, — это не звоночки кризиса среднего возраста? Он может настигнуть и когда все хорошо…
- Никакого кризиса пока не ощущаю. И в принципе я не чувствую себя на тридцать семь.
- А были ли вообще у тебя какие-то возрастные кризисные точки или периоды?
- У меня был трудный период лет в двадцать девять — тридцать, когда отменили несколько спектаклей в разных театрах, закрыли Театр Труда, который мы, команда молодых актеров, создавали с нуля. Я трудно переживал то время.
- И как из этого состояния и благодаря чему ты вышел?
- Благодаря той самой дисциплине, о которой мы говорили. (Улыбается.) Помогла какая-то каждодневная работа. Ну и, конечно, огромную роль сыграло то, что в 2019 году у меня возникли сьемки в сериале «Чики». Это было очень духоподъемно. Мы снимали за небольшие деньги, но я прямо загорелся ролью, был очарован ею. Ездил на Афон, изучал все. Мы еще до этого дружили с Антоном Коломейцем, одним из сценаристов сериала. И на его дне рождения я познакомился с Эдиком Оганяном, режиссером «Чик». Было непонятно, будет ли проект успешным, и когда он выстрелил, это было так круто! Но я не думал об успехе вообще. Потом начался первый сезон «Иванько». И дальше пошло-поехало.
- Ты стал серьезнее сейчас?
- Не знаю, но менее легким точно стал.
- Я вижу по соцсетям, что ты к родителям стал чаще ездить. И в этом, мне кажется, тоже проявляется определенная взрослость.
- Да, с родителями я сейчас чаще общаюсь. Связано ли это с взрослением, не знаю. Мне просто стало интересно разговаривать с отцом, например о том, что он думает, о его каждодневных делах.
- Я думаю, что сегодня тебе важен их бескорыстный интерес, когда можно просто говорить обо всем, те безусловные любовь и тепло, которые могут дать только родители…
- Да, может быть, это бессознательный поиск такого тепла. И вы, наверное, правы — для меня в этом какая-то новая энергия. В том, что можно просто так разговаривать обо всем, не думая ни о чем.
- А с мамой какие отношения сейчас?
- И с мамой все хорошо. Просто я стал ближе с отцом в последнее время, а раньше был ближе с мамой. У нас были очень доверительные отношения, но сейчас меня не тянет ей все рассказывать. Мне стало очень интересно решать с отцом какие-то задачи, даже простые. Фокус у меня сместился почему-то туда, что странно. Мы с ним столешницу в моей квартире устанавливали, отпиливали и подгоняли. Целое дело было. И в этом тоже есть близость.
- И мама не обижается? Ей же важно, я думаю, знать, что у тебя происходит и в профессии, и в жизни. Она наверняка переживает за тебя.
- Мама у меня такая, что спрашивает обо всем (смеется), потому что переживает, да. Но я и не скрываю ничего.
- Ты так же легко строишь планы, мечтаешь о том, что будет лет через десять, двадцать?
- Я так много мечтал в своей жизни и строил планы, что сейчас получаю удовольствие от реализации каких-то мечт на месяц, например. (Хохочет.) Вот меня вводят в спектакль «Петушки» по Венедикту Ерофееву и пьесе Саввы Савельева в пару с Сашей Горчилиным. И я жду этого события.
- А не бывает, что эмоции от предвкушения оказываются сильнее, чем те, что ты пережил от самого события?
- Наверное, бывает. Вот я даже заболел после «Щастья», наверное, потому, что так долго ждал и думал, как все пройдет, что после был несколько разочарован; и организм дал слабину. Но я учусь распределять и ожидания, и мечты.
- Тебе случалось чувствовать себя не в своей тарелке даже в интересном проекте, потому что ожидал другого или попались не столь симпатичные партнеры? Как ты это переживаешь?
- Я попадал в такие ситуации и трудно это переношу. У меня есть идеалистическая черта: я часто думаю, что все пойдет супергладко, а потом переживаю: ну как же так? Но если раньше я долго рефлексировал, то сейчас стараюсь быстрее из этого состояния выходить, понимаю, что не могу изменить ситуацию и людей.
- А ты пытался что-то изменить, поговорив с человеком, например?
- Я всегда говорю очень много, и это не работает. (Хохочет.) Думаю, мне надо вообще заканчивать с этими попытками изменить кого-то поговорив, потому что говорили очень много, но это редко помогает.
- Бывало, что незнакомые люди удивляли своим отношением к тебе и к другим?
- Да, в последнее время у меня были подобные яркие впечатления. Например, от того, как вели себя люди в рамках проекта «Театральный бульвар», как они слушали, смотрели что-то, несмотря на сильные дожди, которые случались, как после программы со мной зрители долго не расходились. Я много езжу по стране, и тоже есть приятные удивления от открытости и доброты людей. Действительно, для меня это что-то по-настоящему новое. Или вот я снимался в сериале «Отделение» о репродуктологах в перинатальном центре в Наро-Фоминске. И меня достаточно долго консультировала девушка-врач-репродутолог. Она перечитала весь сценарий, помоему, не один раз и рассказывала мне истории, как помогает людям, могла даже ночью написать. Я чувствовал, какую радость она испытывает, прямо светится от того, что нужна сама и вообще ее профессия. Вот и я практически такую же радость испытывал, как будто от меня кто-то забеременел. (Смеется.) И это было для меня важно по-настоящему.
- Это проекты о нашей реальности. А в чем для тебя как для человека важность недавно вышедшей «Этерны»?
- Во-первых, я такого никогда не играл. Во-вторых, независимо от жанра, это все равно история о человеке. Мой герой, король Фердинанд, слепо верит в любовь и в то, что королева ему верна. Хотя она ему неверна пятьсот тысяч раз. (Смеется.) И дело даже не в самом факте измен, а в том, что она врет ему постоянно. А он или не понимает, или не хочет понимать это. И он, с одной стороны, вызывает у меня раздражение, потому что не хочет видеть реальность, даже отвращение, оттого что он такой слабак и истерик, а с другой — восхищение от его чистоты, что ли, и честности. Я впервые испытывал такого рода двойственность по отношению к персонажу. Было очень интересно разбираться в этом. У меня было всего пять смен, роль маленькая, но я кайфовал в каждое мгновение работы.
- А ты способен верить человеку, не видя истинной картины, из-за своего отношения к нему?
- Я верю человеку почти до последнего, но все же я не король Фердинанд.
- Ты себя удивил в «Этерне», а меня в картине «Первый класс», где ты показал огромный диапазон роли, и «В баню», ярко и тонко сыграв недотепу, неудачника, но честного и доброго человека. И, как оказалось, способного на поступки.
- Спасибо вам, Марина, за такие приятные и точные слова. Мне очень дорога работа в «Первом классе» режиссера Светланы Самошиной и интереснейшее партнерство с Еленой Лядовой. Как и фильм «В баню» и мой герой. Я думал, что мы снимаем комедию, а получилось достаточно сложное и эмоционально затратное кино. Для меня ценно, что появляются фильмы с такими героями. Думаю, что и по физике это была тяжелая работа.
- Как вы снимали все эти бани, сидение в бочках с водой?
- Да, это было очень тяжелое испытание. Три недели снимали чемпионаты по банному спорту и подготовку к ним. И три смены подряд в Петербурге сидели на улице в минус два в бочках с горячей водой, и шел дождик или мелкий снежок. Когда перед дублем я слышал фразу «Михаил, поправочки сделаем», у меня просто тик начинался. Это значило, что снова будут поливать водой из шланга. Финальную сцену в русской бане снимали ночью в минус пятнадцать, а баня была бутафорская. Ее грели тепловой пушкой перед каждым дублем. Но пока откроют дверь, хлопушка, поправка света, тебя мажут глицерином, плюс сам дубль шел четыре-пять минут… В результате там становилось дико холодно, а ты должен был изображать страшную жару.
- Твой герой идет в сложную авантюру с участием в банном чемпионате ради семьи, а в финале жертвует своей победой ради чужого человека. А возможно ли такое для актера, или профессия делает человека более эгоцентричным?
- В профессии актера есть парадокс: чтобы быть актером, нужно открываться и сопереживать другим, но тогда тебя могут съесть, и ты никуда не дойдешь. И в последнее время это очень серьезная дилемма для меня. Надо найти баланс в этом поведении. Но я думаю, что во мне еще осталась детская непосредственность, поэтому я могу открываться и доверять людям. Без этого, наверное, я не был бы актером.
- А ты больше открыт в вашем киношнотеатральном мире или безопаснее искренность с людьми не отсюда?
- В нашем мире, наверное, делиться легче, потому что он специфический и тебя здесь больше поймут.
- Ты можешь очароваться человеком и через день или неделю работы, например, поделиться с ним какими-то болевыми точками или счастливыми?
- Да, конечно могу. Хотя бывало, что потом жалел. Когда обжигаешься, думаешь: а надо ли было вот это говорить? Зачем я так доверился? Но все равно стараюсь не закрываться, хотя понимаю, что подобный риск всегда существует с незнакомыми или малознакомыми людьми.
- Ты достаточно часто ходишь на разные тусовки. От каких мероприятий получаешь удовольствие?
- Зависит от того, каких людей я там встречу. Кстати, прелесть этих мероприятий в том, что ты никогда до конца не знаешь, кто там будет. Даже посадить тебя могут с неожиданными людьми. А я очень люблю такого рода неизвестность. Например, приезжаю в какой-то незнакомый город, и у нас, и за рубежом, и иду без навигатора, просто так. Мне очень нравится ощущение, когда не знаешь, что откроется за следующим домом. Я вообще в последнее время полюбил просто гулять, могу часа по полтора ходить. Обожаю новые маршруты, ищу их даже в хорошо знакомых местах. Есть в этом какой-то азарт. Однажды, снимаясь в Крыму, забрел на заброшенную АЭС.
- Мне кажется, что ты с недавних пор стал обращать больше внимания на свой внешний вид, на стиль. Часто вижу тебя в смокинге…
- Я действительно стал обращать на это внимание, прежде всего следить за аккуратностью. Мне важно, как я выгляжу, но я не выпячиваю это на сто процентов.
- У тебя появились свои фишки в образе, любовь к каким-то мужским игрушкам в виде галстуков или запонок и просто к чему-то из одежды?
- Я в этом тоже ищу себя, пробую разное. Белые футболки полюбил в последнее время, как символ свежести и нейтральности. Это как белый холст, на котором можно написать все, что угодно. (Улыбается.)
- Уже есть любимые дизайнеры?
- Я сейчас и в этом только вхожу во вкус и познаю этот новый огромный мир. Это как в детстве, когда приезжаешь на море в первый раз. Я начал больше в этом разбираться, как, кстати, и во вкусе к еде — открываю для себя и мир гастрономии. Недавно распробовал китайскую кухню, хотя в принципе пряные блюда не любил.
- А дизайн своей квартиры ты уже полностью доделал и как она выглядит теперь?
- Да, я все доделал. И это такое… прикольное ощущение — довести до ума какую-то задумку. Как выглядит моя квартира? Как Восточный Берлин. (Смеется.) Я открыл для себя магазины старых плафонов, там даже лампы из ГДР есть. У меня однокомнатная квартира, но не студия. И это светлое зелено-бежевое пространство.
- Тебе кто-то помогает убирать квартиру, например, или ты хозяйственный парень и все делаешь сам?
- Признаюсь, что я все это не очень люблю, но уж если берусь за уборку, навожу порядок, то уже подхожу к этому перфекционистски. Но в этом смысле мне как раз нравится творческий беспорядок.
0
148.50
