Тезис Дмитрия Быкова: «Выбор между друзьями и врагами оказывается немыслим: с обеих сторон кипит такое, что отдергиваешься в ужасе»... Тезис Анастасии Мироновой: «Украина перестала видеть разницу между ансамблем Александрова и дивизией СС, между погибшей в авиакатастрофе молодой балериной и Геббельсом». А на чьей вы стороне?
Я уже начал писать эту реплику на беседу моего друга Юрия Володарского с добрым приятелем Яном Шенкманом, когда пришло сообщение о том, что Порошенко закрыл липецкий «Рошен». Дмитрий Песков подчеркнул, что это решение акционеров, что фабрика могла бы работать и дальше (но это заявление типичное для сторонников всяческой гибридности).
Российский истеблишмент вообще любит рыбку съесть и от прочего не отказаться — чтобы боялись и при этом любили, чтобы вести себя как в подворотне, но обедать в смокинге; в последнее время у них это не очень получается, даром что еще один гибрид смокинга и подворотни только что отпраздновал вступление в должность.
Так вот, хочу внести ясность — чисто теоретическую, без всяких призывов и оценок: сохранить свой «Рошен» никому не удастся. Мечтать не запретишь, и я сам мечтаю о временах, когда российско-украинские культурные связи вновь окрепнут, а Москва и Киев уравняются в ранге славянских культурных столиц. Но это случится нескоро, если случится вообще. В ближайшее время русскоязычным поэтам в Киеве будет очень непросто, они обречены на такие же кампании травли, как российская оппозиция, и жаловаться на эти кампании не нужно.
Скажу больше: вы можете обвинять во всем Обаму, Меркель, Путина — это не принципиально (хотя на самом деле и тут придется определиться), но если украинская культура вообще хочет состояться, она должна стать укроязычной.
В конце концов, польский язык тоже похож на русский и выглядит смешно пришепетывающим на русский слух, но поляки свою культуру построили, хоть и были частью Российской империи долгих два века; и дело не только в латинице, а в установке на свой язык, свой эмоциональный строй и нравственный кодекс.
Какое-то время российские исполнители еще смогут выступать на Украине, а украинские — в России; это нормально, как любой культурный обмен. Но петь и читать они вынуждены будут на своих языках. Ниша русскоязычного поэта на Украине постепенно исчезает, становится невозможной, поскольку русский воспринимается как язык врага. Является ли он таковым — вопрос отдельный, обсуждать его мы здесь не будем; но во время войны нюансы исчезают, а судя по тому, как действуют и что говорят лидеры и сторонники «ЛНР» и «ДНР», война идет и заканчиваться не собирается. Мне первому очень жаль, что схлопывается еще одна ниша, что мир опять упрощается (он от этого не хорошеет), но третья позиция становится невозможной. Для этого многое сделали обе стороны, а по большому счету — такова логика истории.
Газета «Накануне», которую Булгаков так точно называл «Нуненака», просуществовала два года (1922—1924). Она честно пыталась по-сменовеховски свести лучших эмигрантов и оставшихся, печатала всех будущих попутчиков и возвращенцев, но в конце концов тоже схлопнулась. Потому что, молодой человек: или туда, или сюда.
Украинских друзей мне сердечно жаль, тем более что некоторые из них строили свой имидж — и отчасти статус — именно на своеобразном посредничестве между двумя культурами (в СССР таких авторов было еще больше, они занимались переводами, организацией фестивалей и вообще, что называется, братскими связями; это было непросто в творческом плане, но хорошо оплачивалось и заедалось прекрасной кухней, см. «Предварительные итоги»). На Украине до недавнего времени было престижно печататься в российских «толстяках», дружить и запросто общаться с российскими мэтрами и литературными чиновниками вроде редакторов или составителей антологий; сегодня из этого уже ничего не получится. Когда Александр Кабанов высказывается против переименования Московского проспекта в проспект Бандеры (правда, почему-то стирает этот пост, а потом извиняется) — это нормально; когда его за это травят — это омерзительно. Но когда посмотришь на перечень тех, кто за него вступается в России, — опять приходишь в ужас. Кабанову уж точно не позавидуешь, потому что
выбор между друзьями и врагами оказывается немыслим: с обеих сторон кипит такое, что отдергиваешься в ужасе.
Что поделаешь, каждый из нас за последнее время потерял многих друзей; лично меня это избавление от скрытых ненавистников только радует, ибо и прежде они что-то очень уж горячо радовались моим проблемам и кривились в случае удач; пастернаковская «страсть к разрывам» вообще должна быть присуща поэту, потому что приближает его к нормальному одиночеству, литературному, да и социальному. «Статус полуострова исчерпан, выживают только острова», писал ваш автор в этой же газете три года назад. Раскол Пен-центра удивителен не тем, что случился сейчас, а тем, что не случился раньше: какая, помилуйте, писательская организация может функционировать, бороться и принимать решения, если в ее рядах соседствуют Мориц и Улицкая, Кудимова и Рубинштейн, Олеся Николаева и Светлана Алексиевич? Смех и грех. И таких расколов будет все больше, потому что военное время не предполагает оттенков.
Когда-то Адам Михник сказал: «Быть евреем в Польше — интересный вызов». Да, но не в 1940 году. Мне всегда нравилось идти против течения, я извлекал интересные ощущения и сюжеты из хронического пребывания в меньшинстве, — но
военное время не предполагает таких тонкостей; определяться придется всем, кто не хочет разделять ответственность за откровенно фашистские высказывания и откровенно военные действия. Выпивать с теми и другими больше не получится.
Мы не первые, кому приходится жертвовать дружбами и льготами: в конце концов, российскую верхушку тоже не жалуют в некоторых европейских государствах, часть ее оказалась под санкциями, иные вон за медицинские услуги не могут карточкой расплатиться… Чем мы лучше Ротенбергов и Тимченко?
Некоторые авторы из своей пограничности извлекали целые художественные концепции, строили на ней лирический самоподзавод, и это было интересно — как интересна была, например, культура Австро-Венгрии начала ХХ века. Это было прекрасное обреченное пространство, подарившее нам Кафку, Майринка и Йозефа Рота. И всем им было там неуютно, а кому было уютно в Европе времен модерна? Но в 1918 году Австро-Венгрия перестала существовать. Тип тревожно-канунной литературы тоже исчезает, когда ожидаемое событие — чаще всего катастрофическое — наконец разражается. Тогда жанр тревожного ожидания сменяется хроникой военных действий, а потом историю пишут победители. Украинская бинарность закончилась. Украина больше не Малороссия.
Это не значит, конечно, что русскоязычные писатели Украины должны массово переехать в Россию, где, впрочем, их встретили бы сейчас с распростертыми объятиями. Думаю, что это было бы честнее с обеих сторон. Но эпоха интернета снимает вопрос о местожительстве писателя, превращает его в сугубо бытовой. Можно жить на Украине и печататься в России; а вот жить на Украине и печататься там же по-русски уже, боюсь, немыслимо. Во время войны на языке врага печатают только листовки — сдавайся, мол. А упражняться в этом жанре хороший поэт вряд ли станет. Только Курт Ван из фединского романа* способен был радоваться разрыву с Андреем Старцовым и упрощению своего страшно сложного модернистского мира, — но позиция Вана в чем-то выигрышней и уж точно прямей позиции Старцова. Грустно экстраполировать эти размышления на перспективы российского инакомыслия.
* Роман К. Федина «Города и годы» написан в 1924 году. Герои Андрей Старцов и Курт Ван, русский и немец, художники, проходят через дружбу и предательство, страны и революции.
Уши заткнули ватником
Минувший год стал для россиян и украинцев переломным. Мы, два народа, окончательно разошлись в разные стороны. И именно в последние месяцы украинские патриоты потеряли поддержку значительной доли прозападно настроенной российской интеллигенции и того самого политически активного среднего класса.
На мой взгляд, в 2016 году с российско-украинскими отношениями случились две большие беды. Одна называется «украинский патриотизм», другая — «контрпропаганда».
Обе они так раздраконили наших соседей, что, наложившись на почти три года войны, сформировали у украинцев мощный комплекс жертвы. Сначала одержимые им люди взывали к российскому народу с просьбами выступить против войны и решений Кремля. В ответ наш прогрессивный класс охотно и с риском для свободы вышел на антивоенные выступления, которые в 2014—2015 годах волнами прокатились по России.
Но украинцам стало мало, когда мы просто осудили войну. Сначала они переложили ответственность за Крым и войну в Донбассе на нас, российских избирателей, а потом и вовсе потребовали, чтобы мы осудили себя, признали культурное и даже эволюционное превосходство украинцев над русскими. Полетели в Россию агитки о том, в какой грязи мы все живем и как чисто, сытно и высокодуховно живет при этом Украина: никто не мусорит, все говорят друг другу «вы» и в каждом доме есть канализация. Сегодня украинское политизированное общество уважает в России только патриотов Украины, только тех россиян, кто в украинской прессе раздает комментарии о рабском генетическом коде русских и о том, какие мы все глубокие недоноски. Остальных нынче называют безвкусным словом «ватники». В конце декабря, уже под бой курантов, «ватником» был окрещен даже Виктор Шендерович. Который всего-то и сделал, что не захотел радоваться разбившемуся самолету с артистами.
Впервые с конца 2013 года разговор с украинским политически активным населением для россиян стал невозможен. И это закономерно.
Долетающие до России украинские разговоры объединились в один большой ком из ненависти, страха и паникерства. Он с грохотом обрушился на нас в декабре.
Украинцы вдруг на полном серьезе стали сравнивать Россию с Третьим рейхом. Теперь они уверены, что Россия для них — это гитлеровская Германия, что мы, россияне, все равно что нацисты.
Пережившая немецкую оккупацию Украина перестала видеть разницу между ансамблем Александрова и дивизией СС, между погибшей в авиакатастрофе молодой балериной и Геббельсом. И верит, будто гибель артистов или смерть иркутских алкоголиков уменьшает военные ряды врага.
Не знаю, что произошло с политически активным населением Украины, но произошедшее явно ненормально. Если верить Росстату, в Россию преимущественно на заработки ежегодно ездит минимум каждый девятый взрослый украинец, а доля противников визового режима выросла до 52%. Это как если бы во время Великой Отечественной почти 20 млн советских граждан ездили в гитлеровскую Германию халтурить.
Нонсенс? И сравнение сегодняшней России с Третьим Рейхом — нонсенс. Ситуация на Украине сложнее. И те тысячи и десятки тысяч украинских голосов, которые прорываются к нам через соцсети и украинскую патриотически настроенную прессу, не знают собственного народа и не представляют его истинных интересов. И уж совсем не знают российское общество.
До положения риз довела политизированных украинцев их пропаганда. Вернее, контрпропаганда. Которая на Украине не менее навязчива, чем в России российская. Отличие лишь в том, что в украинской пропаганде крутится меньше денег, поэтому она более топорная. И порождает такие топорные результаты. Неудивительно: что еще может породить пропаганда, которая повсеместно врет, будто бензин в России стоит 200 рублей и 9/10 россиян каждый день думают об Украине с ненавистью?
Дорогие украинцы, спешу вас расстроить: бензин у нас дешевле, чем у вас, а большинство россиян об Украине вообще не думают.
И я впредь думать перестану. Мне неинтересны жертвы любого пропагандистского угара, хоть по ту сторону границы, хоть по эту.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
1.0
22.00
