Светлана Иванова была на нашей обложке восемь лет назад. За это время из просто хорошей артистки она стала очень хорошей и сыграла сложнейшие роли, показав практически безграничный актерский диапазон. И теперь она мама уже двух дочек — тринадцати и семи лет. О семье, тревожности, творчестве и актерском бесстыдстве — в эксклюзивном интервью журналу «Атмосфера».
- Я очень рада, если кому-то кажется, что я успешна в планировании. На самом деле, это не самая сильная моя сторона, я не в ладах со временем. Я всегда опаздываю, это знают про меня все, могу что-то забыть сделать и на одно и то же время назначить несколько встреч и потом пытаться все это разгрести и успеть одновременно в четыре места. И все же со всем этим у меня уже лучше, чем десять-пятнадцать лет назад. (Смеется).
- В нашей семье дети знают, в каком режиме работают родители и что они люди творческие, поэтому никогда не бывает таких обид. Но я всегда стараюсь свое обещание сдержать и не обещаю того, что не смогу исполнить. Дети очень чувствуют неправду, поэтому я с ними всегда предельно честна.
- Нет, просто у меня появилась большая избирательность в профессии, которая очень позитивно сказалась на моей творческой жизни. Ты понимаешь, что если уж покинешь дом, семью, даже ментально на какое-то время, то это должно быть что-то, ради чего ты готова пойти на эти жертвы. Так уж сложилось само, что периодов продолжительного сидения дома с детьми у меня не было. Со старшей дочерью совсем, поскольку Полина большую часть фильма «Легенда №17» была внутри, а к концу съемок родилась. Меня ждали, очень деликатно относились к моему положению. И я быстро вернулась к работе. С младшей дочкой у меня была возможность посидеть дома месяца два. И за это время плюс еще последние месяцы беременности я успела очень соскучиться по работе.
- Они и сейчас обожают бывать в театре, на съемочной площадке, в том числе в экспедициях. И мне нравится такая жизнь.
- У меня были долгие экспедиции, в том числе за границу, например, позапрошлую осень я провела в Аргентине на съемках фильма «Эль Руссо», и было понятно, что я точно поеду с детьми. Нам удалось найти со школой понимание в этом вопросе. И моя дочь училась из Аргентины дистанционно. А Мира еще живет свою детскую жизнь в детском саду, поэтому проблем с пропуском не было.
- Кажется, прекрасно и, надеюсь, и будет так относиться, потому что он сам провел все свое детство с мамой-актрисой в киноэкспедициях, и он понимает, насколько важна эта связь. Джаник во все наши экспедиции обязательно приезжает. Он приехал забирать нас из Аргентины, и был там последние две недели съемок. Дети были просто счастливы, когда вся семья соединялась.
- Они путешествовали от школы в Южную Корею. Это был фантастический опыт, который очень много дал и мне как маме, которая борется с тревожностью. Это ее первый самостоятельный большой шаг. И она приехала невероятно довольной и повзрослевшей.
- Я очень ответственно отнеслась к поездке, опросила всех сопровождающих на предмет их телефонов и мессенджеров. Максимально свою тревожность этим успокоила и постаралась расслабиться, радуясь за своего ребенка.
- Я вообще тревожная. Если можно в какой-то ситуации найти повод для тревоги, я его обязательно найду или придумаю, как найти. Это то, что я не очень люблю в себе, не самое полезное качество, оно мешает жить. Поэтому я много лет с ним борюсь.
- Может, я и была трусихой по юности. Но в начале карьеры думаешь, что кто-нибудь заметит это, поэтому активно делаешь вид, что ты смелая. А потом это входит в привычку, и ты уже сама веришь в свое бесстрашие. Но многие вещи, которые мы выполняем на съемках, — такая повседневность, что для меня в этом нет ничего экстраординарного. Это уже в моем ДНК.
- Ты знаешь, я считаю, что не стоит артистов излишне героизировать, потому что есть профессии, которые связаны с непосредственным риском для жизни, гораздо более тяжелые, от которых зависят жизни людей. А мы работаем, чтобы порадовать зрителя, потешить самолюбие и реализовать свой творческий потенциал. Если мы перестанем мерзнуть и нырять в холодные реки ради хороших историй в кино, никто не умрет. Мы это делаем, потому что мы так устроены, мы так живем, мы чокнутые. И это все про профессию, которую ты однажды выбрал.
- Но ты вообще боец и борец за справедливость, и не только когда это касается тебя…
- Это правда, я всегда за справедливость. Я такая еще со школы. Всегда куда-то вписываюсь, потом выпутываюсь, и уже все забыли, из-за чего поругались, а ты виновата. И в этом смысле жизнь ничему не учит, потому что я человек очень импульсивный и все равно куда-нибудь ввяжусь. Но я ценю это качество в себе, хотя оно не самое безопасное. Иногда какой-то импульс сам по себе может затухнуть, когда вдруг рацио побеждает, и ты думаешь, что без тебя разберутся.
- Есть люди, которые эту черту в тебе не любят?
- Я не знаю, потому что людей, которые меня не любят или недолюбливают, я не замечаю, их просто нет в моей орбите. А если дело касается работы, стараюсь не очень озабочиваться тем, кто как ко мне относится. И моя природа так устроена, что я с кем-то сонастраиваюсь, и тогда их вибрации считываю, а если не сонастроена, то не считываю и не чувствую, что меня осудили или не поддержали.
- Ты снималась в нескольких фильмах про психологов — «Триггере» и «Циниках», которые скоро выйдут, где играешь психолога, и весьма циничного. Что для тебя интересного в этой теме и в этих людях?
- Все мы живем в мире цинизма так или иначе. И, как правило, человек в определенных обстоятельствах от беззащитности напяливает на себя такую маску. «Циники» про психологов и изнанку их мира, про то, что люди, которые знают ответы на все вопросы и рецепты ко всем ситуациям, на самом деле тоже плачут, рефлексируют, страдают, бывают неуверенными в себе, испытывают кризисы. Такая история про то, что психологи тоже люди.
- Мне кажется, что благодаря психологам и внедрению их установок в жизнь у нас сейчас очень многие зациклены на себе и своем личном пространстве. Но ведь как говорил Вольтер: «Моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого».
- Я не думаю, что в этом виноваты психологи. Сейчас просто жизнь устроена так, что каждый сам за себя, это во-первых, и это сложно отрицать. Но это не про покушение на чью-то свободу, а про уважение границ и своих, и другого человека, соответственно, как раз по Вольтеру. Ну и во-вторых, зачастую мы разочаровываемся в ком-то, потому что идеализируем его. Но мы сами решили, что он такой, а он разный, в том числе и жадный, и злой, и завистливый. И задача психолога сделать так, чтобы ты, несмотря на внешние воздействия, сохранял внутреннее равновесие, чтобы чужая глупость, зависть и подлость не мешали тебе жить. История не про то, что ты пуп земли, а про то, что не все чужое должно тебя касаться, потому что твой космос — это ты сам.
- Ну, вот с этой парадигмой я все равно не согласна. Где та грань, когда что-то вообще не должно тебя касаться, а когда еще должно волновать? Все равно страшный эгоизм и равнодушие часто движут людьми даже в близких отношениях. Бывает, что потом человек просто идет по головам и превращается в монстра, как твоя героиня в новом сезоне «Мосгаза» — «Розыгрыш». История-перевертыш, из овечки в волка…
- Когда мне пришло это предложение, я, конечно, знала про существование мультивселенной «Мосгаз». Какие-то сезоны особенно врезались мне в память, в первую очередь актерскими работами, например «Палач» с Викой Толстогановой, которая тоже абсолютное зло там играет. Так вот, я читаю сценарий и думаю: «Да что ж такое-то? Я столько этих овечек сыграла, что уже просто 'заслуженная овечка Российской Федерации». (Смеется.) Я даже не поверила, что в мои почти сорок лет мне предлагают опять такую дистиллированную овечку. Но мне сказали, что только в конце все станет понятно. И я сразу полезла в последнюю серию и поняла, что там происходит. Безусловно, очень интересно сыграть то, что максимально далеко от тебя, да еще роль с перевертышем. А мы показываем историю так, чтобы развязка была для зрителя совершенно неожиданной.
- Здесь твоя героиня мстит жестоко и холодно, а в «Обоюдном согласии» Гай Германики тоже мстит, не совершая страшного, конечно, и защищая погибшую подругу…
- Жанр «Обоюдного согласия» предполагает глубокое исследование и путешествие вместе с героиней в мир ее драмы и дает возможность пройти с ней ее мучительный путь. Я очень люблю эту роль, хотя она невероятно тяжелая, ты как будто идешь абсолютно голая на расстрел. Лера — потрясающий режиссер, она тебя ведет по этому пути. Но больше у тебя нет никаких флажков, буйков, на которые ты мог бы поглядывать в процессе, как это было бы в кино другого жанра, когда ты подстрахован какими-то законами детектива, комедии и так далее…
- Часто актеры остаются благодарны Валерии за результат, но признаются, что им было очень тяжело с ней работать.
- Я не знаю ни одного талантливого человека, с кем работать было бы легко, только с не талантливыми людьми кажется легко и просто. Они тебе вообще ничего не говорят, ничего не требуют. Но мне как раз подобное не нравится, я так не хочу. Я, наверное, в числе тех артистов, которые совпали с Лерой. Мне чудесно с ней работалось, хотя это не было гладко, мы с ней поругались в первый же съемочный день, буквально в первую минуту. Но эта ссора, я считаю, была отличным мотором для дальнейшей работы и общения. У меня осталось невероятно теплое впечатление от съемок, от того, как она бережно провела меня через этот блестящий и сложнейший сценарий. Да, она режиссер необычный, со своим методом, она смотрит на всех нас немножко другой оптикой. Но я как раз хотела, чтобы на меня посмотрели другой оптикой, мне хотелось попробовать себя в совсем иных условиях существования.
- Ты говорила про овечек, но твоя Бахметьева в «Тесте на беременность» тоже отнюдь не такова.
- Это была моя первая не овечка. (Смеется.) Теперь у меня уже отдельная полка с ними. Я знала про себя, что я очень разная и могу быть такой в ролях. Но в кино, если тебя начинают использовать в каком-то качестве и ты это делаешь убедительно, очень сложно вырваться из плена одинаковых ролей. И в «Тесте на беременность» я впервые смогла показать, что у меня как у человека и как у артиста есть характер, который я могу транслировать в персонажа. Буду благодарна создателям за это, потому что есть такой термин у артистов — «перезапустить карьеру». И в моем случае это очень круто сработало.
- А почему ты говоришь «артист»? Хотя это в тренде, как и спортсмен для обоих полов, но почему-то «режиссерка»…
- Спасибо за вопрос. Мне слово «артист» кажется гораздо более объемным и глубоким понятием, чем «актриса» и «артистка». Безусловно, я ни от кого не требую, чтобы меня так называли, это мое ощущение и мой диалог с профессией. И я думаю, это вообще правильно, потому что у меня даже в трудовой книжке написано «артист драмы», в дипломе — «артист драматического театра и кино». В слове «артистка» слышится что-то ироничное, может быть, это связано с присказками из серии «артистка погорелого театра» и с некоторыми фильмами.
- Сейчас у тебя и в театре разные роли. Но горячо любимая тобою и мною Галина Борисовна Волчек, которая увидела в тебе нежность, ранимость и внутреннюю силу, как в Пат из «Трех товарищей», не развивала тебя в разном направлении.
- Я думаю, что у нее уже не было на это времени и сил, она просто не успела мной заняться так, как она в свое время занималась Мариной Мстиславовной Нееловой или Чулпан Хаматовой. Она хотела, чтобы я играла разное, и я знаю, что она точно сейчас хохочет, когда смотрит оттуда, сверху, на то, как я хулиганю, дурачусь, могу быть смешной, характерной, страшной, шепелявой. Но главное, что без нее не было бы моей театральной истории.
- Притом что ты много снимаешься и меняются худруки, ты осталась преданной «Современнику».
- Театр — это люди, которые его делают и которые приходят в него как зрители, я их тоже люблю. Представление о театре внутри него у меня на разных этапах моей творческой жизни было разным. Да, я работаю где-то еще, как сейчас в маленьком независимом театре «Озеро», который создали мои друзья. Мы там отрываемся и делаем что-то, к чему репертуарный театр пока не готов. И, наверное, я ничего нового, необычного не скажу, но «Современник» — просто какой-то мой космос. Ты, с одной стороны, маленький винтик в этой большой машине, а с другой — часть ее идентичности, и тебе нравится с этими людьми выходить на одну сцену и сидеть с ними в курилке и в буфете. Я люблю наших прекрасных гримеров, администраторов, гардеробщиков. Это все один большой дом, который живет, меняется — и внешне в том числе. Случаются ремонты, переезды, появляются новые люди, а кто-то уходит. Когда я еще училась в институте, мечтала, что у меня будет свой постоянный дом, где всегда будут лежать мои репетиционные кроссовки. И вот пока они там есть, мне в нем хорошо. Бывает, приходишь в театр, у тебя нет ни граммулечки сил. Ты не можешь себе даже представить, как сейчас будешь играть спектакль, который длится три с половиной часа. А потом проходят эти три с половиной часа, и с тобой случаются такие трансформации, что ты едешь домой и понимаешь, что готов сейчас еще пять спектаклей подряд сыграть.
- А можно найти для себя что-то новое и интересное в роли, когда героиня очень близка тебе, но подобных ситуаций у тебя никогда не было?
- Я бы в этом смысле снова вернулась к Лере. Ее метод работы основан на том, что она выбирает артиста таким образом, чтобы ему ничего не надо было играть, а он именно из себя мог достать все, что хранится в нем, о чем он, может быть, даже не догадывался. Я думаю, что артистам так сложно работать с ней, потому что этот путь, как правило, самый некомфортный, так именно себя ты ставишь в предлагаемые обстоятельства, в которых не хотел бы оказаться. Это изнурительная, но очень интересная работа по исследованию своих эмоций, страхов, возможностей. Я бы хотела еще походить таким путем, но тут надо очень доверять режиссеру, который тебя по нему проведет. Бывают самоигральные артисты, которым и режиссерто не нужен, они сами все и придумают, и исполнят. А я нуждаюсь в проводнике, советчике, сотворце.
- Ты не снимаешься обнаженной. Это природная стеснительность? Многие актрисы считают это непрофессиональным…
- Да, я человек довольно стеснительный и давно не снимаюсь так. Я принимаю участие в откровенных сценах, если это помогает рассказать историю и раскрывает мою героиню с драматургически нужной стороны. Для меня это не самые комфортные сцены, но они не всегда подразумевают обнажение. Есть киноязык, при помощи которого можно показать и страсть, и любовь, и чувственность таким образом, чтобы голые части тела не мелькали в кадре. Мне кажется, что очень часто обнажение используется ради обнажения, а не ради глубины, чего хотелось бы любому артисту. И мало какой артист испытывает желание просто раздеться в кадре. Я каким-то образом балансирую со своим стеснением и потребностями моих героинь.
- А ты стеснительная во всем? Большинство твоих коллег говорит, что они по природе такие и пошли в театральные студии, чтобы раскрепоститься.
- Нет, в целом я не очень стеснительная. Это какие-то кокетливые отговорки, потому что, конечно, артисты, люди без стыда (смеется), иначе они не могли бы делать многое из того, что они делают в профессии. Но говорить за всех не берусь, потому что все мы разные, конечно. Кстати, отсутствие стеснения помогает мне преодолевать языковые барьеры. Например, пока я жила в Аргентине, понимала, что мне надо хотя бы на каком-то уровне начать учить испанский, чтобы изъясняться со съемочной группой и в магазинах, потому что там мало кто говорит на английском. И я не стеснялась говорить на ломаном языке и все время спрашивать: «А что вот это значит, а как это называется?» Я в этом смысле любопытная и отчасти учусь этому у своих детей. Ребенок же, если что-то не знает, не стесняется этого. Он спрашивает.
- На носу цифра сорок, а ты совсем девчонка. Никаких кризисов, волнений, первая взросленькая дата все же?
- Ты знаешь, я как первую взросленькую цифру почему-то поджидала тридцать, и, видимо, все мои ресурсы ушли на такие переживания тогда. И сейчас какой-то рефлексии не осталось. Мне так нравится, как я развиваюсь, как выгляжу, о чем мечтаю, куда стремлюсь. И мне кажется, что бесконечность впереди. Пока это прекрасное многообещающее чувство находится со мной, мне никакая цифра не страшна. У меня огромное количество друзей от восемнадцати до семидесяти пяти лет. И они все классные, энергичные, яркие. Так что возраст вообще не цифра. Как минимум я вижу своих чудесных коллег, которые чуть, а кто-то не чуть, старше меня. Я наблюдаю в том числе, как здорово развиваются карьеры таких артисток, потому что наконец-то начали писать крутые истории не только про юных женщин и их юные страдания, но и про взрослые судьбы и переживания. И у нас уже зрелые женские голоса в кино звучат все громче и громче, что, собственно, дает вот это ощущение бесконечности и в жизни, и в профессии.
- Ни у кого из шестидесятилетних не видишь ни ностальгии, ни страхов, что впереди все равно не так много и качество жизни может быть уже другим?
- Ты знаешь, каждый, с кем я общалась, говорит, что сейчас круче, чем десять лет назад и даже двадцать. И никто ничего не боится, мечтают и строят планы. Но, возможно, такое окружение подбирается у меня. Человек с другим взглядом на жизнь просто не задержался бы на моей орбите. А со своим страхом надо подружиться, потому что страх — это нормально, но он не должен сковывать тебя, мешать чувствовать себя счастливой. Я со страхом смерти впервые столкнулась в пять лет. Это был какой-то разговор с моей бабушкой, и я вдруг поняла, что однажды моих родителей не станет. И я помню, как будто это было вчера, что я всю ночь рыдала, оттого что мои родители однажды умрут. Со страхом старости я подружилась в двадцать пять лет, как бы это сейчас смешно ни звучало, тогда мне казалось, что четверть жизни прошла зря — у меня ни семьи, ни детей, ни того, о чем я когда-то мечтала в профессии. А через год я встретила будущего мужа и меня взяли в театр, в котором я служу по сей день. Когда ты этот страх в себя впустил, отчаялся, дал себе его прожить, ты можешь оттолкнуться от дна и полететь.
0
148.50
