Почему выставки это всегда "спецоперации"? Что удается Эрмитажу донести миру сквозь информационную блокаду? Почему роскошь такой же показатель силы, как и оружие? Для того чтобы появлялись герои, нужен ужас? Приделает ли искусственный интеллект руки Венере Таврической? - на эти и другие вопросы "РГ" отвечает генеральный директор Эрмитажа, академик РАН Михаил Пиотровский.
Все выставки делаются в жанре спецоперации. Если в интернете можно прочитать, сколько стоит выставка и каким маршрутом ее будут везти, значит, надо менять маршрут, снижать или повышать цены и везти тайно... Каждая выставка готовится в напряженной обстановке, это всегда риск и конкуренция. Мы смотрим друг на друга, учимся, стараемся быть не хуже других, но при этом и сохранять себя.
Поэтому главное в музее все-таки максимальное освоение своих собственных коллекций. Мы осваиваем. Только что открыли постоянную экспозицию Китая - в новых, больших залах. Сделали новую экспозицию Петра Великого.
О Фридрихе бедном замолвите слово
Но в выставках всегда есть какое-то побуждение...
Михаил Пиотровский: Да, побуждение есть.
И выставка дает возможность разговора с миром через информационную блокаду.
Михаил Пиотровский: Да, это так. В блокаде нужно думать и о себе, и о тех, кто там за кольцом блокады. Даже если там не только друзья.
И с этой точки зрения только что закончившаяся у нас выставка Каспара Давида Фридриха стала очень важным сигналом миру. Этот наш рецепт суверенности: Россия - центр мира (как и Эрмитаж - центр мира) и вместе с тем Россия - общая со всеми. У нас лучший Фридрих, такого за пределами Германии ни у кого нет. Без нашего блестящего собрания всякая выставка пустая. А без участия Русского двора Фридрих бы не полностью состоялся как художник. Собирать и изучать его - наша традиция, несколько поколений эрмитажников занимались этим.
Но он принадлежит и миру. И мы, гордые его собранием у нас, делимся с миром на выставках его картинами и пониманием, как Россия важна для всех.
Мы продемонстрировали, что делаем это не хуже, чем другие. И делаем демонстративно, так чтобы все увидели и прониклись. Думаю, что прониклись.
Хотя своей романтической школы в России не возникло, Фридрих повлиял и на Жуковского, и на картины Лермонтова, и вообще на всех русских художников, вплоть до Куинджи. Романтическим настроем отличался даже Николай I. Как романтичный человек, он создал и открыл Эрмитаж, ходил по нему - один, предаваясь каким-то своим ощущениям. И явно совсем не похожими на то, что написано о нем в "Хаджи-Мурате".
Интерес к Фридриху - это плод, результат нашего большого художественного развития - внутреннего, искусствоведческого, философского.
И эти навсегда отвернувшиеся от нас герои его картин...
Михаил Пиотровский: Это, конечно, его философский прием. Так он, с одной стороны, втягивает зрителя в пейзаж, а с другой - как бы немножко ставит человека на место, снижая его гордыню. Перед этими горами, морем, ты маленький, и лица у тебя нет... И это не ничтожность человека, но понимание соотношения с чем-то большим. Выстраивается правильная оптика - как человеку смотреть на небеса. На которые сам Фридрих смотрел, конечно, с поклонением.
Роскошь такой же показатель силы, как и оружие
Очень необычной, и казалось, что не ко времени, стала тема роскоши на выставке в ГИМе. Надо ли сейчас делать такие выставки и как их делать?
Михаил Пиотровский: Да, такой вопрос стоит. Мой ответ: такие выставки делать надо. Потому что это еще один рассказ о России.
В ГИМе мы из эрмитажной коллекции сделали большую выставку про русский императорский двор. В развитие выставки, которой мы потрясали в свое время Амстердам. Супер-блеск, супер-роскошь Русского двора.
У себя сейчас открыли выставку про изумруды, тоже супер.
В залах, посвященных Елизавете Петровне, также много ее ювелирных вещей. Что сделала эта замечательная женщина, дочь Петра Великого? Развивая все петровское, она наладила в России производство предметов роскоши, избавившись в этом от зависимости от Запада (своего рода импортозамещение). У нее работали лучшие ювелиры. У нее делали русский фарфор.
Роскошь не меньший показатель силы, чем оружие. Петр лил пушки, а Елизавета делала ювелирные украшения. И то и другое - показатель силы, независимости, суверенности государства в этих сферах. Недаром же, когда начались санкции, роскошь (в том числе и искусство) одной из первых попала под запрет.
Роскошь - необходимая часть общей картины жизни. Роскошных вульгарных вечеринок не надо. Но на выставке в ГИМе ты понимаешь, что роскошь наших предков некий нам от них переданный ориентир. Под который надо себя подтягивать. Не подражать, а ориентироваться. Потому что подражать трудно, даже героям. И часто получается смешно. Но ориентироваться надо.
Рассказывая о России через роскошь, надо, однако, не превращать этот рассказ в учебник для нуворишей ("А я такое же хочу"). Блеск Русского двора подсказывает нам, что ты должен не присваивать это себе, но быть достоин этого. Строить новое в этом новом мире, когда кругом страдание, и ты видишь, как снова наживаются безумные деньги и происходит много историй, которые не должны происходить.
Но одновременно и формируются какие-то новые взгляды. Происходят очень сложные разделения между людьми. И надо делать выбор. И многие делают выбор. И некоторые скрывают его.
У всех свои открытые и скрытые выборы. Это делает мир вдвойне сложнее.
Но надо выбирать и решать, даже не зная верных ответов.
Посмотри в глаза чудовищу и приручи его
Еще одна выставка с парадоксальными смыслами "Посмотри в глаза чудовищу" подняла тему страха и ужаса.
Михаил Пиотровский: Эта выставка, хоть мы ее и задумывали вначале, как мы шутим, для пионеров и пенсионеров, получилась замечательной. Все эти чудовища - медуза Горгона, гарпии - оказались мощным высказыванием, важным для сегодняшнего дня.
Спасибо Русскому музею, они нам дали "Древний ужас" Бакста. Громадный Бакст - античная Кора, и кругом разрушающийся, гибнущий античный мир - это отражение ощущений Серебряного века. А потом чудовищами начинают любоваться. Медуза Горгона, ужас-ужас-ужас, а превратилась в защитный оберег, и наконец просто в украшение, в декор. И ужас перешел в красоту, обрел привлекательность, стал частью эстетики.
Это, конечно, не победа над ужасом, но некое, может быть, приручение его. А может быть, извращение - вместо того чтобы бояться, мы этим защищаемся.
Еще одна вещь важна в этом - без ужаса нет героев. Кто такой был бы Геракл, если ему не с кем было воевать? Или Персей? Герои появляются, потому что появляются ужасы. Потому что мир - это ужас, на самом деле.
Путешествие в дальние страны, моря, землетрясения это же все ужасы. Но при этом все трудности мира превращаются во что-то одухотворенное.
Мифологическое мышление предполагает, что есть добро, но добро не бывает без зла. И без зла не может быть героев.
Это выставка очень эрмитажная, на ней нет Рубенса, например. Но мы не принесли его, потому что рядом с "Персеем и Андромедой" все эти бедные греческие вазы затухнут. Но Рубенс-то все равно здесь, пройди в другой зал и посмотри. Это эрмитажный стиль, построенный на намеках: у нас все можно увидеть рядом.
Я все время пытаюсь объяснить в полемике с людьми, возмущенными тем, что Эрмитаж, как этакий Ватикан - государство в государстве - живет по своим правилам и не хочет подчиняться обычным, что общие, нормальные правила так примитивны, словно их ИИ сочиняет. Но дискуссия продолжается.
О сотрудничестве российских музеев
Как налаживаются "горизонтальные связи" между российскими музеями?
Михаил Пиотровский: У нас очень интересно получается сейчас сотрудничать с ГМИИ... Началось с того, что мы вместе делали и у себя, и у них - немножко различающиеся выставки... Но после выставки в Париже и они, и мы сделали абсолютно разные выставки Щукина: Щукин в Москве был про щукинскую семью, Щукин у нас - про щукинскую квартиру. Абсолютно разных сделали мы и Морозовых. Они дополняли друг друга, как наш Фридрих дополнял выставки в Гамбурге, Веймаре и Берлине.
Мы сделали с ГМИИ абсолютно разных Снайдерсов. У нас он был более театральный, скорее в московском духе, а у них более академичный. Две выставки о Дени Дидро тоже были очень разными: московская больше о Париже, а эрмитажная - о Екатерине Великой.
Сейчас в музейном мире устанавливаются отличные горизонтальные межмузейные связи. Вместо того чтобы что-то везти из центра, музеи обмениваются друг с другом, Пермь что-то дает Екатеринбургу, Екатеринбург Омску, все устраивают друг у друга выставки. Это замечательно, и усиливает созданное музеями единое культурное пространство России.
А что главное в отношениях с музеями на новых территориях?
Михаил Пиотровский: Я привык с детства говорить "юг России". Мы выстроили для музейщиков юга России целую систему консультаций - по финансам, пиару, хранительской работе. Они часто бывают у нас, а наши ребята несколько раз ездили к ним... Люди возвращаются к себе, в родную гавань. И важно, чтобы они ощутили себя по-настоящему частью большой русской культуры. И системы имперской традиции. Работает целая программа, есть много разных идей сотрудничества, но главное - стажировки.
Приделает ли ИИ руки Венере Таврической?
Сегодня одним из главных направлений в жизни музея становится реставрация.
Михаил Пиотровский: Да, когда мы говорили с президентом в античном зале, то как раз о реставрации и ее принципах.
Почти все античные скульптуры в мире собраны из кусочков, причем из разных, такая была манера реставрации в XVII-XVIII веках.
И когда во всем этом стали разбираться, то оказалось, что если все разделить "по-настоящему", то показывать придется какие-то непонятные обломки. Так что все равно все надо восстанавливать по некоему образу. Перестраивали же знаменитого Лаокоона в Ватикане - по-одному, по-другому, и, может быть, будет еще по-третьему. Об этом важном сюжете я рассказывал президенту. Вместо показа всех пышных пышностей, я рассказал ему о наших реставрационных проектах. Один из них - Виктория Кальватоне, замечательная римская бронзовая статуя, найденная в Италии, переехавшая в Германию, а потом в Россию... В XIX веке у немецких реставраторов от найденной в земле скульптуры были только голова, правая часть, нога и шар, на котором она стоит... Они восстанавливали ее и создали такую чудесную Викторию - с крыльями, с венком, на шаре - она стала одной из самых знаменитых скульптур в мире. Копии ее есть во всех музеях, такой чуть ли не ширпотреб. Но когда наши ученые стали ее исследовать, то оказалось, что крыльев у нее никогда не было, их придумали реставраторы. И вообще, похоже, что никакая она не Виктория, а судя по звериной шкуре скорее всего Диана.
По этому поводу можно ерничать - ах-ах, реставраторы прошлого не так все сделали. Но они сделали так, как делали тогда.
Ну а что делать сейчас, раз все в ней неправильно? Оторвать крылья? Мы решили, что ничего отрывать не будем. Но рядом показываем, какой она была на самом деле. Но и красивая, летящая, на шаре, она тоже вполне себе нам подходит.
Также и с Венерой Таврической. У нее, как и у многих античных статуй, нет рук. И ей их несколько раз пытались приделать. Сначала итальянцы перед продажей: приделали и оторвали обратно. В России знаменитый скульптор Демут-Малиновский тоже брался за это, и какое-то время она стояла с руками. Но все равно ничего не получилось... Так и стоит без рук.
Хотя сейчас возникло целое направление ИИ, нейросеть придумывает и воспроизводит то, чего нет в скульптуре. Так что при случае еще раз можно попробовать сделать Венере руки, а вдруг получится как-то "не противно". Хотя наша философия: вещь в музее она музейная. И не надо торопиться приделывать статуе руки, если их у нее нет.
А еще когда мы реставрировали Венеру Таврическую, то поняли, что она намного старше, чем раньше считалось. Ну и открылись интересные политические аспекты: чтобы вытащить из лап Папы Римского эту купленную нами скульптуру, Россия разрешила католическим миссионерам ехать в Китай через нашу страну. Зевс, Венера, Виктория и другие великие покупки русских императоров, это все одновременно реставрации и разные политические актуальности, которые всплывают даже в связи с античностью.
Интересные практики
О мультимедийности в музее
Насколько важны в музее ТВ или кино?
Михаил Пиотровский: Сейчас много любителей сделать так, чтобы все было "как настоящее" и "за дорого". Чтобы кино на стене, и Ван Гог разговаривал с посетителями выставки - это пример из Парижа. Но мы тоже не отстаем, у нас Леонардо разговаривал с посетителями выставки его спорных картин.
Детям это интересно. Ну а взрослым лучше все-таки ЧИТАТЬ, что написано на этикетке или в телефоне.
Хотя в "небесном Эрмитаже" мы собираемся продолжить эксперименты, разрешив современным художникам немного фантазировать на темы эрмитажных картин. Ну как Пикассо фантазировал на темы Веласкеса или Делакруа.
Ну и конечно, интересна практика создания тактильных копий. В музее всем все хочется трогать, а нельзя. Но когда рядом стоит копия, то почему нет? У нас уже довольно много разных тактильных копий, и люди ходят и трогают, и это всем интересно.
Экология культуры
О двух Петербургах и двух Эрмитажах
Я давно говорил и наши архитекторы тоже: чтобы спасти центр Петербурга, нужно увести его в другое место, создав новый Петербург. Так хотели делать в начале XX века. Был даже проект "Новый Петербург", его не смогли воплотить из-за войны. Потом (хоть об этом и прямо не говорят) советские архитекторы сильно расширили Московский проспект, чтобы перенести туда парады, и оставить в покое настоящий исторический центр.
Но я считаю, чтобы никто не хотел строить в центре, надо дать людям возможность строить в новом месте. И такой новый Петербург сейчас создается - современная архитектура, вантовые мосты, построенный по очень хорошему проекту стадион, и туда, слава Богу, переехала башня "Газпрома". Там могут происходить все виды развития. Ну и, конечно, есть свой Эрмитаж - с открытыми фондохранилищами.
У нас же два Эрмитажа - на Дворцовой площади и в Старой деревне. В Старой деревне столько же зданий - пять, и хранятся громадные коллекции, открытые и закрытые, работают лектории, и даже посреди площади стоит как бы древний (на самом деле современный) менгир, и смотрит на башню "Газпрома". Там постепенно образуется новый современный Петербург.
0
48.00
